Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Из Русской Правды следовало, что под доказательствами понимались также приметы, знамения, следы, такие как синяки, кровь, раны — внешние признаки совершенного преступления[202]. Причем представление примет потерпевшим служило не косвенным, а прямым доказательством. Указанное понимание преступления и преступника сказалось и на древнейшей форме суда — двенадцати посредниках (послухах). Они судили личность не столько за деяние, сколько судили о личности — по приметам. Отсюда значимость молвы и свидетелей-послухов, которые передавали молву[203]. В. Демченко указывал, что при поклепной вире послухи представлялись ответчиком, который не приводил никаких положительных фактов в свою пользу, а просто отрицал направленное против него обвинение, для того, чтобы они своим голосом прямо придавали вес его отрицанию и таким образом непосредственно вели к опровержению обвинения, то есть помогали очиститься от обвинения. Эти свидетели представляли собой участников процесса, аналогичных тем, что были известны в процессуальном праве германских народов под названием «Eideshelfer», «Juratores». Назначение последних также состояло не в удостоверении приводимых сторонами фактов, которые могли быть вовсе неизвестны, но непосредственно в подкреплении самих их слов, как достойных веры. Однако в отличие от помощников у германских народов, которые допускались с обеих сторон, то есть служили как для обвинения, так и для защиты, русские свидетели имели место только со стороны защиты. Поэтому их правильнее называть «очистниками» — термином, известным законодательству западных славян (ocistnici), у которых, впрочем, свидетели, совершенно с таким же значением, как и наши, назывались также помощниками (pomocnici). Будучи средством очиститься от обвинения, они вместе с тем были средством освободиться от ордалий, чем еще более подтверждается их значение чисто как очистников, так как ордалии имели именно такое назначение[204]. Принимая во внимание ту неопровержимую и решительную силу, какую имели показания свидетелей того и другого рода, можно смело утверждать, что в эпоху Правды в тех случаях, где они имели место, дело собственно суда ограничивалось одним решением вопроса о праве, тогда как решение вопроса о факте было делом свидетелей[205]. Итак, есть основания допускать, что свидетели по Русской Правде были вместе с тем и судьями[206]. Этот момент в истории доказательственного права является у нас общим с другими народами. В Англии до начала XIII века было также. В последующем, в связи с разделением процессуальных ролей свидетеля-очевидца (видока), который давал показания о фактах, и судьи (не бывшего очевидцем преступления), этот образ закрепился за последним.

Более поздняя система судебных доказательств стала включать в себя: 1) собственное сознание; 2) показания обыскных людей и свидетелей; 3) поле; 4) крестное целование. Доказательственное значение придавалось также осмотрам при решении дел о нанесении ран и увечий. Затем (к концу XVI века) в развитии доказательственного права России стали сказываться общие для государств континентальной Европы черты инквизиционности, которые охватываются понятием «розыск»[207], с ним связывалась возможность установления по государевым делам, причем с помощью самых радикальных средств, истины[208].

Историки права справедливо отмечают, что усиление сыскного начала привело к тому, что судья принял на себя функции прокурора, следователя и вершителя самого процесса. Суд переходит в дознание, прения сторон — в распрос. Целью же «роспроса» становится получение (часто под пыткой) признания, в котором видели «царицу доказательств». Как писал Н.Н. Ланге, при сыске никто не занимается решением главной проблемы состязательного процесса: «виновен — невиновен», а рассматривают вопрос о том, подвергать заведомо признанного виновным пытке или нет[209]. Кроме того, «огромную роль стало играть в судопроизводстве все разрастающееся письмоводство, запись всякого рода «речей», снятых показаний». Органы суда строятся на началах бюрократии[210].