Док и Муся

В бытность Доком Вайтом меня постоянно раздирало дикое желание кому-нибудь рассказать свою настоящую историю. С годами оно росло, а к исходу жизни, это чертово желание стало почти маниакальным. Помню в тот день, когда меня перенесло, я уже было совсем собрался намекнуть Малышу, что он пьет с попаданцем.

Но так никому кроме сына ничего и не рассказал. Возможно и зря.

Зря, потому что, когда признался этой девчонке, с меня словно гору сбросили и на душе стало так легко, будто я исповедался перед самим Господом.

Прекрасно понимаю, что исповедь может принести очень много проблем, но не жалею ни о чем. Правда, тот момент, что изначально я из будущего, все-таки опустил. Пока опустил.

— О моей жизни мне нечего рассказать, — я пожал плечами, — чертовы журналюги описали ее до мельчайших подробностей, попутно, присочинив кучу ерунды. А как я с Мусей оказался здесь — вы уже знаете. Почему я в свое теле, а он в чужом, даже спрашивать не стоит — я сам не знаю.

— Не буду спрашивать, — покладисто согласилась русская француженка. — В природе случается много странного и необъяснимого. И не всегда стоит докапываться до истины. Представляю, как вам сейчас тяжело. Возможно я ошибаюсь, но жить второй раз очень страшно. Страшно хоронить друзей и родных, а самому оставаться живым. А еще, наверное, очень трудно начинать все сначала. Это как, когда долго собираешь из маленьких камешков высокую башню, а когда положил последний — она вдруг рушится.

Я про себя улыбнулся. Мари все больше и больше мне нравилась. Особенно тем, что не стала интересоваться подробностями моей личной жизни в прошлом. Думал, женщину, как магнит должны притягивать истории о том, что Док Вайт жил сразу с двумя дамами, но она даже не пыталась расспрашивать.

А еще тем, что понимает меня.

— И что вы собираетесь делать дальше? Подозреваю, желания вернуться в Монтану у вас нет. Являть себя миру, как того самого Бенджамина Вайта, вы тоже не захотите, — русская француженка посмотрела на меня.

— В Америку точно не вернусь, — я пожал плечами. — Нечего мне там делать. Бенджамин Вайт умер и таковым останется. А чем буду заниматься? Жить буду. Точно так же как жил в своей первой жизни. У меня нет цели — только путь. Я иду своей дорогой, а куда она меня приведет, не особо важно.

Сказал чистую правду. Как по мне, главное, не кривить перед собой душой и не пытаться строить из себя того, кем не являешься. А все сопутствующее — так и остается сопутствующим.

— Я вас понимаю, мистер Вайт… — Мари почему-то виновато улыбнулась. — Думаю, теперь самое время мне рассказать о себе.

Я сбрызнул ломоть мяса на вертеле лаймом и молча кивнул.

После завершения процесса воспитания, Сунь Хуй, лично притаранил пару корзин провизии и здоровенный шмат свинины. Я до такой степени соскучился по печеному мясу, что немедленно принялся жарить шашлык.

Мари перевернула прутиком картофелину в углях, немного помолчала и тихо сказала.

— Папа меня всегда водил к морю и тоже пек картошку в костре. Он был русским офицером и воевал во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. Потом служил во Французском Легионе. Но в Россию уже не вернулся, говорил, что не хочет сражаться со своим народом. По отцу я Курбатова. Курбатова Мария Алексеевна. Мы жили в Марселе. Когда началась война, отец сразу отправился на фронт, хотя был уже пожилым и больным. Его убили в первые дни вторжения немцев… — Мари ненадолго замолчала. — А мама работала медсестрой в госпитале, где они и познакомились с отцом. Я был еще маленькой, но хорошо помню, как в Марсель пришли немцы. Наши полицейские показывали им дорогу. Мама так и осталась работать в госпитале, чтобы прокормить меня. Только уже ухаживала за ранеными немцами. Только ухаживала, больше ничего. Она всегда очень строга к себе, очень любила отца и ненавидела фашистов. Но… но, когда ушли немцы, горожане сильно ее избили и побрили наголо. Грубо, тупой бритвой, у нее до сих пор остались шрамы на голове. У мамы были очень красивые, длинные волосы. Я их так очень любила и гордилась мамой. Я меня заставили смотреть, как маму бьют и бреют. Меня, совсем маленькую девочку! Заставили, те, ублюдки!!! — зло выкрикнула девушка, — которые снимали шляпы перед фашистами! Те, которые угодливо улыбались им! Те, которые доносили немцам на соседей за любое неосторожное слово! Те, которые верно служили оккупантам!

От представления того, что пережила Мари в детстве, мне стало страшно. Хотел что-то ей сказать, успокоить, но не нашел слов, молча налил в стакан рома и сунул ей в руки.

Муся, словно поняв, что она рассказывает, подошел к девушке и положил ей свою голову на колени.

Мари одним глотком выпила и уже спокойно сказала: