Дойти до горизонта

Нет, я понимаю, вы сейчас недоверчиво ухмыляетесь. Травит, мол, парень очередную морскую байку, думает, на простачков напоролся. Но, ей-богу, грамма не преувеличиваю, наоборот, замалчиваю некоторые уж очень неприглядные подробности. Чего ради мне из себя Мюнхгаузена корчить? Полз я тогда и через каждые двадцать сантиметров отдыхал. Тело — просто как не свое… Ни рук, ни ног, какой-то мешок, набитый соломой, невозможно совершить самые простейшие действия.

Обычно как? Подумал — хочу взять то или то, например — весло, осознать еще не успел, а приказ по нервным цепочкам пробежал, зашевелил мышцы, глядь, рука уже делает, что ей положено. А тут говоришь себе — согну-ка я ногу в колене и в подробностях представляю, как это сделать. Потом с усилием посылаю к мышцам-исполнителям сигнал-приказ, который ползет среди сплетений мышц и нервных окончаний, как преклонного возраста кляча, впряженная в перегруженную повозку. Наконец приказ достигает места назначения, но дорога была длинная, и он, видно, забыл, зачем его посылали, или все перепутал. Я с удивлением гляжу на свою правую ногу, которая, вместо того чтобы согнуться в колене, лихо перебирает пальцами, будто ей предстоит сыграть на фортепиано сольный концерт. Приходится начинать все сначала. Так, с грехом пополам «всего-то» за четверть часа добираюсь до постели. Падаю лицом вниз, замираю. Все! Теперь меня не поднимет ничто: ни уговоры, ни угрозы, ни даже меры физического воздействия. Лежу и качаюсь. Вот набегает волна, плот вздрагивает, правым бортом ползет вверх. Кренится. Еще кренится. Взбирается на вершину гребня, замирает на мгновение. Опять кренится, но уже в противоположную сторону. Скользит, сползает по обратному склону волны вниз. Все быстрее, пока не натыкается на вновь набежавшую волну. И так без конца. Вверх, наклон влево, пауза, вниз, наклон вправо, вверх, наклон…

И вместе с плотом качаюсь я, повторяя все его броски и наклоны. Но плот состоит из металла, ему все равно. А я из живых клеток, которые тоже мотает из стороны в сторону, вверх-вниз, взбалтывая цитоплазмы, ядра и все прочее, что в них заключается, как в миксере.

Нет, надо как-то бороться! Пробую включить механизм самовнушения. Некоторые, изрядно замусоленные в руках многочисленных читателей книги утверждают, что аутотренинг совершает чудеса. Мне бы сейчас чудо не помешало.

— Мне хорошо! — категорически заявляю я и чувствую, как где-то в промежутке между сердцем и желудком появляется комок пустоты. — Мне совсем хорошо! — радостно всхлипываю я.

Пустота внутри меня разбухает, перекатывается от бока к боку, сжимает легкие, словно кто-то машинным насосом рывками высасывает из меня воздух. Я начинаю дышать мелко и прерывисто. Нет, это не тошнота. Было бы высшей несправедливостью обозвать эту садистски утонченную пытку привычно бытовым словом — тошнота.

— Командор, — издалека кричит Салифанов. — Что будем вскрывать на обед, тушенку или сгущенку?

Я немедленно во всех мерзких подробностях представляю открывающуюся консервную банку — белый слой застывшего жира, розовые волокна мяса. Я даже чувствую резкий запах еды. Комок тошноты стремительно разрастается, заполняет желудок, перехлестывается в пищевод, поднимается по нему, подкатывает к гортани. Мышца, спрятанная где-то у основания языка, начинает судорожно дергаться. На лбу и шее выступают капельки пота.

«Мне нельзя потеть», — пугаюсь я. Судорогой сводит шею. Я начинаю задыхаться. Сейчас меня вырвет, понимаю я. Зажимаю рот ладонью, пытаюсь совладать с собой, сглотнуть, загнать эти мерзкие ощущения обратно в желудок. Рвота усиливает обезвоживание. Мне никак нельзя… Путаясь в одеялах, скользя по материалу коленями, я вытягиваюсь на настиле головой к воде. По моему телу прокатывается волна судорог. Я открываю рот и на секунду отключаюсь. Желудочный сок и желчь горько стекают по губам. Я зачерпываю пригоршню воды, обтираю лицо. Теперь минут на пять мне полегчает — это я знаю наверняка. В мир возвращаются краски. Море становится синим, солнце — желтым, моя кожа — зеленой. Я сижу, перевожу дыхание. Я разбит. Можно подумать, пробежал марафонскую дистанцию.

— Тошнотики? — сочувственно интересуется Салифанов.

Я безнадежно машу рукой.

— Обедать будешь?

Я испуганно округляю глаза. К горлу подкатывает тошнота.

— Значит, не будешь, — Салифанов удовлетворен. — Ильичевская пайка переходит мне, — извещает он общество.

— Поделим на всех, — возражает Васеньев. Но я уже не прислушиваюсь к их препирательствам. Я снова чувствую, как плот, резко накренясь, вскидывается бортом вверх. Меня клонит к настилу.

«Началось», — с тоской думаю я и погружаюсь в липкую муть морской болезни.

Глава 10

Мечты — не бухгалтерский отчет, можно дать полную волю своему воображению, отпустить поводья реальности, и пусть несет куда вздумается по пышной ниве желания.

Я лежу и мечтаю о самом-самом. А самое-самое — это всегда то, чего в данный момент мы лишены. Мои мечты пытаются взлететь на крыльях неуемной фантазии, но на ногах чугунными гирями висят сиюминутные заботы бренного тела.