Дойти до ада

— Послушай, Климов, — обратился Слакогуз, стоя у входа, — что ты веник мочишь? Теперь ты наш и ни-ку-да, — он повел пальцем, — никуда теперь не денешься. Снимки, гарантирую, будут отличные, негативы профессиональные: всю жизнь люблю и занимаюсь фотографией, если ты помнишь. Даже в горах тебя снимал, печатал фотографии, а ты… по дорогому аппарату, который стоит три тысячи гринов, металлическими штучками швыряешься, разбить стремишься и увечье нанести… не совсем умно. Несерьезно. Глупо как-то…

— Что ты хочешь? — подошел к нему поближе Климов, чтобы меньше щуриться от света ламп. — Сработал «компру» и вали. Проваливай к едрене фене. Мусор драный.

Слакогуз рассмеялся. Дружески-беззлобно. Словно показывал всем своим видом: да, я — мент, и ты — мент, я — мусор, и ты — мусор, только я здесь — хозяин, а ты — говно на палочке!

Отсмеявшись, он достал платок и промокнул лицо. Посмотрел мирно:

— Скажешь, где Шило, засвечу пленку.

Для пущей убедительности отшвырнул пистолет Климова к его ногам и забрал у охранника фотоаппарат. «Пентакон», — прочитал Климов. — Вещь солидная».

— Я это у тебя хотел спросить, — так же спокойно сказал Климов. — Утром его дома не было.

— Да, мои парни видели тебя, но не догнали.

— Тяжело в бронежилетах, — съязвил Климов. — Это мы уж босиком, — он посмотрел на свои ноги, — голодранцы…

— Так не хочешь говорить или не знаешь? — Слакогуз посуровел лицом, взялся рукой за решетку. — Снимки — твои, если скажешь, где Шило.

Климов хотел сказать «у тебя в заднице», но передумал. Времени на трепотню у него не было.

— Говорю, не знаю!

— И попугай говорит, — окрысился Слакогуз и с лязгом задвинул решетку, запер вход. — Когда мы придем к власти, я посажу тебя в зверинец, точно в такую клетку, если гэбэшники тебя не вольтанут.

Когда шаги на лестнице и в коридоре стихли, Климов поднял пистолет, снова его проверил, клацнул пару раз впустую, сунул в правый карман пиджака. Затем повернулся к решетке спиной, сел на пол, достал оставшиеся у него две свечки и коробок спичек, открыл его… Пусто. Спичек в нем не было.

«Хитрый мерзавец», — помянул Климов Медика и подумал, что такое сочетание встречается не часто. Если мерзавец, то не хитрый, а если хитрый, то не мерзавец.

Климов посмотрел в тот угол, где лежали трупы. Отца Юли он узнал сразу. Все та же складка губ, напоминающая смех и плач одновременно.

Климов осторожно тронул его лоб, уже холодный, и закрыл ему глаза. Скрипнул зубами. Гады. Высвободил тело Ивана Максимовича из-под трупа неизвестной женщины, увидел на груди кровавое пятно, перекрестился. Иван Максимович не курил, поэтому искать у него спички или зажигалку он не стал. Нашел их в пиджаке шахтера, пожилого мужчины, которого видел у гроба бабы Фроси. Грубые черты лица смягчились, под глазами легли фиолетовые круги. Изрешетили его здорово. Стреляли в спину, добивали в лоб… Из-под его локтя выглядывало мертвое лицо Жанны Георгиевны, а рядом вытянулась Алевтина Павловна — учительница химии. Суровый налет мученичества оттенял тонкие губы, впалые виски покойной. Вот и не пришлось ей принимать от страха перед смертью сильный яд: судьба распорядилась по-другому.

Климов скорбно уронил голову на грудь, мысленно попросил прощения у всех погибших, мстительно порадовался, что хоть как-то расквитался за их жизни, одного даже отправил на тот свет тем же сильным ядом, жалко, что не Медика, но тут уже распорядилась судьба…

Снова усевшись на пол, он зажег свечку, укрепил ее перед собой и почувствовал слабый аромат знакомых трав…

Свеча горела медленно, спокойно, тихоструйно, влияя на течение его тревожных мыслей, на его сознание и душу.

Чем дольше жил Климов, тем больше ему хотелось сделать всех людей счастливыми, но он не мог ответить, отчего? От природной доброты, которой он обязан не себе, а кровным пращурам, или от своей душевной неустроенности?

Пламя свечи колебалось от его дыхания, под потолком зудели дроссели люминесцентных ламп, в воздухе пахло сыростью, известью… Запах трав ощущался отстраненно и нестойко. Время разрушало снадобье.

Реальность откровенно насмехалась над вымыслом задуманного плана. Ее отрезвляющий смех сливался с порочным смехом Чистого, со злобным подхихикиванием Слакогуза, душераздирающим воплем Юли и был невыносим, невыносим, невыносим… Он уже отчетливо звенел в ушах, расширялся, пульсировал…

Климов вскочил на ноги.

Минут через десять должны привезти еще одного заложника, и если этого не произойдет, значит… следующим будет он.

Климов обшарил все свои карманы: алмазного диска, способного перепилить стекло, бетон, металл, не было.

Медик не оставил шансов на спасение. Хотя…

Замок на решетке был навесной, с наборным кодом, можно попытаться набрать цифры… нет, до последнего деления рука не дотягивалась, да и ключа нет.

В сумочке одной из убитых заложниц Климов нашел пилочку для ногтей, сделал с ее помощью из пивной банки что-то наподобие ключа-универсала, но только зря промучился: отмычка поломалась.

Ему стало жутко. Ледяной страх смерти пронзил сердце.

Пламя свечи погасло…