Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

А между тем к ней приближались рослые, стройные тени шестерых или семерых кошек, и сердце девушки загнанно трепыхнулось в недобром предчувствии – а чего хорошего от этих шалопаек ожидать? Веры им больше не было.

– Крылинка, ты тут? Не бойся, голубка, это я, Ванда, – мурлыкнул знакомый голос, а одна из теней, получив тычок в спину, бухнулась наземь – на колени. – Ну что, Воята, проси прощенья у Крылинки! При свидетельницах проси. Кому небылицы свои болтала, перед теми теперь и повинись в лжи своей. Ну? Не слышу!

В носу у Вояты булькала кровь вперемешку с соплями. Несколько раз шмыгнув, она прогнусавила:

– Крылинка, прости меня… И вы, подруги, простите. Набрехала я всё. Неправда это.

– Что неправда? – сурово потребовала уточнений Ванда.

– Ну… что Крылинка в роще… отдалась мне, – пробубнила в ответ Воята. – Не было такого.

– Осознаёшь, что честь её чуть не запятнала?

– Да… Простите… Не со зла я… По дурости.

– Ладно, встань.

Воята неуклюже поднялась, зажав расквашенный нос, а Ванда заняла её место у ног Крылинки. Мягко завладев её пальцами, она приложилась к ним губами.

– И я прошу прощения, что попалась на эту удочку и обидела тебя словами недостойными, – произнесла она проникновенно, и её голос бархатной лапкой тронул сердце девушки. – Ты честная и чистая, и всякий, кто посмеет чернить твоё имя, будет иметь дело со мной. Клянусь в этом!

В ту ночь Крылинка пришла домой тихая и задумчивая. На словах она помирилась с кошками и приняла дружбу Ванды, пообещавшей опекать её по-сестрински и стоять на страже её чести, но в глубине сердца её доверие к ним пошатнулось. Мать сразу почуяла неладное и пристала с расспросами, и Крылинка, не желая рассказывать всей неловкой правды, отделалась выдумкой:

– Да ничего не случилось… С подружкой поссорилась, а потом помирилась. Устала я, матушка. Дозволь спать идти.

О том, чтобы поведать о случившемся другой своей родительнице, Крылинка и помыслить не смела. Из опочивальни доносился храп: то спала уставшая от дневной работы мастерица кожевенных дел Медведица. Крылинка и две её старшие сестры уродились в неё и выросли такими же кряжистыми и могутными; однако если сёстрам-кошкам такая стать была вполне к лицу, то Крылинке как белогорской деве не помешало бы чуть больше изящества, но чем уж наделила природа, тем и приходилось довольствоваться. Щупленькая и хрупкая, низкорослая матушка Годава всё жалела, что дочь не пошла в её тонкокостный род, а Медведица в ответ на такие воздыхания шутливо шлёпала младшенькую по попе и говорила: «Чего тебе не нравится, мать? Красавица она. А широкая кость – это сила жизненная! И рожать легко будет. Крепок наш корень». Сама она походила на тяжёлый дубовый стол, стоявший у них на кухне. Впрочем, иной и не выдержал бы страсти, с которой Медведица зачала всех своих дочерей – сломался бы в самый ответственный миг.

Впитав в себя при зачатии дубовую крепость стола и природную медвежью мощь своей родительницы, Крылинка не могла похвастаться точёной фигуркой, зато взяла и красой лица, и весёлым, как жаркий костерок, нравом. Увы, предстояли ей теперь дни уныния: когда она уже полагала, что история с Воятой похоронена, матушка пришла от колодца взвинченная до предела.

– Что я слышу от чужих людей, дочь! – накинулась она на Крылинку. – Ты устроила драку на гулянье и ни словом нам не обмолвилась! Что ты творишь?! Разве девушке пристало себя так вести? Такая слава о тебе идёт, а ведь ты невеста!

Выговор за потасовку оказался ещё половиной беды: пришлось рассказать, из-за чего всё стряслось. Когда всплыли подробности, мать схватила полотенце и в сердцах отхлестала им Крылинку по всем местам, какие ей подворачивались.

– Так я и знала, что не доведут до добра эти посиделки! И куда ты теперь с такой славой подашься? Кто тебя в жёны возьмёт?

– Так Воята же созналась, что соврала! – вскричала Крылинка, закрываясь руками.

– Молва всё переиначит по-своему, всё наизнанку вывернет, стоит только словечко заронить пустобрёхам – уж они его погонят по белу свету! – уронив полотенце, расплакалась мать.

Разумеется, она всё рассказала Медведице, когда та пришла из мастерской на обед. Вместо того чтобы присоединиться к супруге и отругать дочь, глава семейства расхохоталась.

– Молодец, девка! Сумела за себя постоять. А как же иначе? Обидчикам спускать с рук нельзя. Умница, доченька… Одной всыпала – остальным неповадно будет тебя задевать. А ежели кто снова забудется, так ты покажи, как ты умеешь кочерёжки гнуть…

Украшала ли такая сила девушку-невесту? Иногда Крылинке хотелось быть послабее, понежнее, чтобы не самой за себя стоять, а быть под защитой у доброй и благородной кошки – не такой, как Воята, а намного лучше и порядочнее. После случившегося мать запретила ей посещать гулянья, да ей и самой надолго расхотелось веселиться. На молодых кошек Крылинка смотреть не могла: всюду ей мерещился подвох… Однако суженую – ту самую, единственную – она втайне всё же ждала. А кто не ждал?