Дочь

— Не кричи! Потише! — повторила Екатерина Павловна. — Не хотела я ни тебе, ни Ирине рассказывать, не хотела тревожить вас, но теперь уж все равно. Было это зимой, на Наташины каникулы. Сижу я в садике, вдруг подходит ко мне эта Динара. «Как живете, бабушка?» — спрашивает она меня. «Ничего, — говорю я ей, — живу, хлеб жую». А сама думаю: «Пронеси тебя нечистая сила!» — «Видали, спрашивает, нашего Женю?» — «Конечно, говорю, видела». — «Вот, — говорит она, — какого человека я воспитала! Не курит, не пьет, учится хорошо. Его, говорят, направляли в художественное училище, из него скульптор мог получиться, а он захотел стать авиационным инженером». Я молчу. Думаю, если сказать тебе по совести, как ты его воспитывала, шуму не оберешься. А она горжетку лисью поправила и говорит: «А Наташа выросла интересной девушкой. Не красавица, а симпатичная». Видал? Думаю, и у осы мед есть. Но молчу. Тогда она спрашивает: «В вуз поступать собирается?» Я говорю: «Ну как же, собирается в педагогический. А не поступит — пойдет работать пионервожатой. Детишек, говорю, любит». — «А у меня, — говорит Динара, — такое впечатление, что она замуж за Женю собирается». Я рта не раскрыла, как она выпалила: «Я, говорит, не против. Оба они сироты, пусть женятся». Я как вскочила! «Какая она тебе сирота при живых родителях!» Ну, я в сердцах-то ей вспомнила, как она племянника воспитывала, еще кое-чего добавила. «Вы, — говорит она, — человек старый, и я не могу с вами связываться». Повернулась и пошла. А я вслед: «Ты, говорю, старее меня! Я за новую жизнь, за хороших людей, а ты, ты старорежимная!» Сказала да и расплакалась, вот как сейчас.

— Какая подлость! — взявшись за голову, простонал Антон Иванович. — Я так этого не оставлю!

— А что ты с ней сделаешь? Из партии исключишь? Таких туда никогда не брали. Из профсоюза выгонишь? Она всю жизнь в безработных состоит. В суд подашь? Сраму наберешься. Она тебя запачкает так, что не сразу отмоешься. Лучше сами расскажите Наташеньке, и все как-нибудь обойдется.

Антон Иванович сидел убитый. Это он виноват. Расчувствовался когда-то с Федором и рассказал о Наташе. А тот проболтался своей жене. И вот результат.

С Федором у него разговор впереди. Он никогда не простит ему этой подлости. Но главное сейчас — объясниться с Наташей.

Наташа вбежала в квартиру с испуганными глазами.

— Что с мамочкой? — вскрикнула она.

Внизу лифтерша ей сказала, что мать привезли «чуть живу».

— Ничего, успокойся!

Антон Иванович обнял ее. Наташа зарыдала, прижалась к нему и сквозь рыдания все спрашивала:

— Что, что с ней? Ты скажи, не скрывай.

— Сердечный приступ. Ну, это бывает у людей и проходит.

Но Наташа не могла никак успокоиться. Она продолжала плакать.

— Наташа! Мне надо с тобой поговорить откровенно, — сказал серьезно и сухо Антон Иванович.

Наташа вдруг вспыхнула и сразу перестала плакать. Она догадалась, о чем будет речь.

— Мне бабушка сказала, что у вас с матерью был разговор, который разволновал ее. Было это?

Наташа сидит с опущенными глазами и не отвечает.

— Наташа! Я тебя спрашиваю.

— Да, был.

— Расскажи, какой.

Наташа опять молчит.

— Дочка! Я не могу так разговаривать. Почему ты не отвечаешь? Или у тебя не хватает мужества сказать мне откровенно?

— Скажу, — тихо проговорила Наташа. Она подняла опущенные глаза, посмотрела прямо на отца и спросила: — Правда, что я не ваша дочь?

— Нет, неправда, — твердо ответил Антон Иванович. — Это ложь, гадкая, скверная. Ты наша любимая, дорогая, одна-единственная дочь. Но родила тебя не Ирина Андреевна. Слушай, я расскажу тебе все. Это лучше сделала бы твоя мать, но приходится мне рассказывать. Выслушай, а потом можешь сама решить, чья ты дочь и кто твои родители…

Ирина Андреевна долго не могла понять, где она и что с ней. Еще действовало наркотическое средство, которое ввели ей с уколом. Она находилась в необычном, полубредовом состоянии. Ей казалось, что она лежит где-то в большом вестибюле с колоннами. Но странно! Вещи стоят ее, привычные. Вот шкаф, вот кровать Антона Ивановича.

Где она, что с ней?

Сознание медленно, постепенно восстанавливало события дня. И, как только она поняла, что больна и лежит у себя дома, — исчез вестибюль, и она увидела свою давно знакомую комнату.

Как некстати эта болезнь! Антон, наверно, волнуется. А Наташа? Где она? При воспоминании о дочери вдруг снова заныло сердце. Опять этот проклятый, мучительный вопрос! Лучше закрыть глаза, лежать неподвижно и ни о чем не думать.

Кто-то тихонько приоткрыл дверь и тут же закрыл ее. Ирина Андреевна поняла — Антон прислушивается, не зовет ли она. Никого ей не надо! Не может, не в силах она говорить…

Когда через час она снова проснулась, ей сразу захотелось увидеть и мужа, и мать, и Наташу.

— Антоша! — позвала она. И, хоть сказала совсем тихо, в сердце отдалось болью.

Тут же вошел Антон Иванович.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Хорошо, — еле шевеля губами, сказала она.