Дочь воздуха

Путь через лес был чудовищной, невыносимой и бесконечно сладкой мукой. Жизнь можно отдать только за то, чтобы идти, идти и идти, не думая ни о чём, только следуя приказам захватившей сердце музыки. Прекратить это было бы просто. Так просто! Одно движение — и я свободна, но я не пыталась вырваться на волю, а послушно следовала за путеводной нитью — дальше и дальше в лес, в самую чащу, в ловушку и плен — всё равно.

Осени чары цветут на ветру,
Может случиться, что я не умру.
Пой засыпая,
Волчия стая,
Волчия стая на дальнем яру.
Хей!
Волчия стая на дальнем яру.

Я остановилась за деревом, не решаясь выйти и попасться певцу на глаза. Мой сегодняшний знакомец, Рейнеке, сидел на сложенном пополам плаще посреди очерченного ножом круга, и перебирал струны похожего одновременно на скрипку и на лютню инструмента. Кажется, их называют гитарами — любимые игрушки тэнов и их детей, одновременно и прихоть и отличительный знак сословия. На гитарах никто больше не играет, даже сыны тэнов предпочитают любимую бургами лютню. Вот кто ты такой, сын знахарки…

Рейнеке снова запел, и я забыла обо всём на свете. Как человеку может быть дана такая сила, такой дар — завораживать голосом, звать музыкой, похищать сердце песней?

И отчего же тоскует душа?
Как незнакомка моя хороша!
Пой и ты тоже,
Ломкое ложе,
Что потревожим, друг другом дыша.
Хей!
Что потревожим, друг другом дыша1.

Волшебный голос умолк, и гитарный перебор звучал тихо-тихо. Я вышла из-за дерева и шагнула ближе, чтобы только слышать дивные звуки. Шаг, другой… я переступила проведённую волшебником черту, и он поднял глаза. Кивнул так, будто ничего другого и не ожидал увидеть, и знаком, не прерывая игры, предложил мне подойти ближе. Я послушалась и остановилась только в шаге от мага. Ночной воздух, залитый чарами, лесными запахами и желанием, подарил ощущение лёгкости и силы. Я села у ног мага, жадно ловя последние крохи позвавшей меня сюда музыки. Но вот всё смолкло, волшебник бережно отложил гитару и испытующе посмотрел на меня.

— Итак, ты пришла, — после долгого молчания выговорил он. Мне не хотелось говорить, и я только кивнула.

Глава вторая. Наследник мостов

Ветры злились всё больше и больше, пробираясь под одежду и в дома холодными пальцами. Русалки заснули подо льдом, эльфы попрятались в своих подземных жилищах, и не лучше их были люди, самые бедные из которых селились в едва защищающих от злости природы землянках. По дорогам не ходили даже самые упрямые мимы, и на каждой заставе я вызывала семидежды семь вопросов и столько же подозрений. Иногда для меня находилась работа, иногда — нет, и мне приходилось продавать пряности из всё оскудевающего запаса. До весны, когда я смогу его пополнить, протянуть было не просто, а следовать за злыми, холодными ветрами — радости мало. С непривычки я простудилась, и неделю пролежала в чьём-то доме в бреду. Приютившие меня люди позже рассказывали, будто я плакала, звала маму, просила за что-то прощения и со слезами спрашивала братьев, за что они так суровы ко мне. Однажды ветер ударил в окно с такой силой, что распахнул его, и в комнату, где меня положили, влетел ворох листьев — ко всеобщему удивлению, высушенных и совершенно не промокших, хотя с утра шёл мокрый снег, и к тому времени ничуть не перестал, а даже усилился. Придя в себя от потрясения, я настояла на том, чтобы листья были немедля заварены в том порядке, который я укажу, и выпила лекарство маленькими глоточками. Жар спал и уже на следующий день я вышла во двор — не слушая никаких возражений — поклониться исцелившим меня ветрам. А уже вечером в мои двери постучался маг из ближайшей Ложи — дом стоял в городе, державшем руку Белого Ордена, а эти люди не любят шутить, когда речь идёт о недозволенной ворожбе. Но меня в доме уже не было — я выбралась через окно, оставив людям почти все свои пряности в благодарность за доброту и проклятие за предательство. Тот, кто выдал меня Ордену, никогда не будет знать покоя — в зависимости от причин, толкнувших его или её сделать донос. Страх — так промучается весь век от страха, подлость — так узнает предательство сам, а коли от усердия, так уж и вовсе завидовать в его жизни будет нечему.

Но жизнь продолжается, и вскоре я горько раскаивалась в своей щедрости: теперь я рада была, если меня пускали греться в дома, а уж о кровати и не мечтала, на что они подешевели с наступлением осени. А ветра всё дули и дули, злые и равнодушные, и ни один не хотел привести меня во владения Серого ордена, где я могла бы работать, ни от кого не скрываясь и не боясь попасться не в меру ретивым магам Белого или Чёрного орденов.