Дочь священника

Впрочем, погруженная в свои проблемы Дороти не очень обращала внимание на директрису и ее характер. Вполне осознавалось, что она в кабале у отвратительной тиранки, но это как-то мало беспокоило. Только работа, ничего кроме работы. Собственный комфорт и даже будущность были сейчас не столь важны.

Всего за пару дней ей удалось наладить ход занятий. Не имея ни опыта, ни специальных теоретических рецептов, руководствуясь лишь чутьем, Дороти смело ринулась менять, обновлять, изобретать. Многое просто взывало к срочным преобразованиям. Прежде всего — избавиться от муторной рутины «образцов». И со второго дня, невзирая на фырчанье миссис Криви, «образцы» были отменены. Уменьшилось количество уроков почерка. Дороти хотела вовсе покончить с чистописанием у старших — нелепо ведь, когда почти взрослые барышни часами упражняются в черчении букв, однако тут уж миссис Криви решительно воспротивилась. К чистописанию она относилась с почтением буквально суеверным. Далее, разумеется, — выкинуть идиотский «Краткий курс родной истории» и смехотворно куцую «Хрестоматию». С миссис Криви насчет покупки новых учебников и разговора заводить не стоило, но в первый же субботний день, попросив разрешение съездить в Лондон и получив неохотное согласие, Дороти из собственных заветных четырех фунтов истратила больше половины на дюжину бумажных томиков Шекспира, подержанный толстый атлас, несколько сборников сказок Андерсена, набор геометрического инструмента и килограмм пластилина. Вооружившись всем этим, а также взятыми в библиотеке книгами по истории, она почувствовала, что готова взять старт.

Бросалось в глаза, что девочек учили скопом, нисколько не заботясь о каком-нибудь персональном внимании. Поэтому прежде всего Дороти разделила класс на три группы и попыталась строить уроки таким образом, чтобы две группы сами занимались, пока она что-то «проходит» с третьей. Вначале не очень клеилось, особенно усложняли работу младшие, чье внимание без присмотра мгновенно отвлекалось, так что на самом деле приходилось следить за ними неотрывно. А все-таки как удивительно, как быстро почти все двинулись вперед! В большинстве девочки, конечно, не были тупицами, просто ошалели от монотонной постоянной ерунды. Неделю, может быть, не поддавались, а потом вдруг задавленные скукой умишки стали расправляться, будто маргаритки после проехавшего по газону садового катка.

Довольно быстро и легко Дороти приучила их шевелить мозгами. Настаивала на собственных сочинениях вместо копирования образцовой чуши про звонкие трели и головки нежных бутончиков. Штурм арифметики пошел с фундамента. Шаг за шагом Дороти вывела младших к умножению, а старших через деление столбиком — к дробям; троих даже на те высоты, откуда виделись и дроби десятичные. Вместо зубрежки французских фраз с просьбами передать масло и сообщениями о потерявшем шляпу сыне садовника начался разбор элементарных основ грамматики. Обнаружив, что никто в классе не представляет ни одной из стран (хотя у некоторых память навек впечатала: столица Эквадора — Кито), Дороти предложила вылепить по атласу объемную карту Европы. Пластилиновая карта на толстом листе фанеры стала всеобщим увлечением, ученицы хором выпрашивали разрешение опять лепить. Тогда же они всем классом, кроме шестерых самых маленьких и мастера по закорючкам Мэвис Уильямс, приступили к чтению «Макбета». Среди воспитанниц не имелось таких, кто раньше читал что-нибудь добровольно, может быть только «Газету для девочек», но Шекспир им понравился, как вообще всем детям, которых еще не замучили осточертевшим классиком.

Самым трудным предметом оказалась история. Дороти никогда не думала, что детям из простых семей сложно даже воспринимать этот учебный материал. Любой человек из культурных сословий, будь он хоть трижды невежда, с детства снабжается всякими историческими образами и может хоть представить римского центуриона, рыцаря-крестоносца, вельможу прошлых веков; термины «античность», «средневековье», «ренессанс», «промышленный переворот» отзываются в его голове каким-то, пусть туманным, смыслом. Но эти девочки росли в домах без книг, у тех родителей, которых насмешил бы тезис о важности событий столетней давности. Эти дети не слышали про Робин Гуда, не играли в битвы дворян и пуритан, не знали, кем созданы английские церкви, или что выбитое на каждом пенни «Fid. Def.» клянется в стойкой защите истины. Было лишь два прочно сидевших в памяти исторических лица: Колумб и Наполеон. Бог знает почему; возможно, имена Колумба и Наполеона чаще мелькали в газетах. Этакие Твидледум и Твидледи, затмившие в детском сознании весь исторический ландшафт. На вопрос, кто и когда изобрел автомобиль, девочка лет десяти расхрабрилась ответить: «Колумб, тысячу лет назад».