Дочь солнца. Хатшепсут

Я знаю всё, что случилось с моими предками —
Их дома дали во прах, рынки стёрты с лица земли.
Увы! Что бы ни лили наземь жрецы в леопардовых шкурах,
Что бы ни клали они на свои алтари,
Жертвы их ни к чему.
Ни один из умерших
Не пришёл рассказать, как живётся в загробной стране...

Это тоже была египетская песня, но каждая её строчка дышала чисто вавилонским отчаянием. «Следовательно, — размышлял Тот, — уверенное лицо — это всего лишь маска, за которой скрывается трепещущий смертный. Такой же, как мой отец, который терпеть не мог признаваться в этом. Итак, египтянин не знает. Его губы улыбаются, а в сердце бушуют вопросы; он придумывает заклинания и сказки, чтобы придать жизни смысл. Но в глубине души подозревает, что этого смысла нет, нет окончательного ответа, нет богов и никакой другой жизни, кроме той, которую проживаешь здесь и сейчас».

Мгновение Тот смотрел прямо перед собой, трогая пальцами головы ястребов из слоновой кости, украшавшие ручки его кресла. «А я? — в конце концов спросил он себя. — Я знаю? Больше ли, чем я знал двадцать и даже сорок лет назад? Пятьдесят лет назад — о, тогда я знал; я был ребёнком и играл в саду. Но с тех пор, как я ушёл из него, не узнал ничего нового. Кроме того, что в небе скрыта тайна, что такая же тайна скрыта в моём запястье и что обе они недоступны моему пониманию. Я так же невежествен, как и все остальные. Я не нашёл ответа. Просто люди пытаются придать величие своему невежеству и нужде в поклонении, создают золотой образ по своему подобию и называют этот образ тысячью имён. Я зову его Амоном, поскольку я фараон и обязан как-нибудь его называть».

Мен-хепер-Ра вздохнул ещё раз, спохватился, нетерпеливо заёрзал в кресле и поморщился, потому что заныла старая рана на левой ноге.

«Я слишком много думаю, — сказал он себе. — Добрый Бог похож на своего отца».

Собственное уныние заставило его улыбнуться. «Я становлюсь старым крючкотвором, — подумал он. — Да, старею и именно поэтому грежу о прошлом и вспоминаю Вавилон так же, как Египет. Сегодня есть сегодня; смотри вокруг, думай о своих победах и радостной толпе...»

А толпа по обе стороны реки становилась всё больше; солдаты из личной охраны зашевелились и начали строиться в шеренгу. Тот выпрямился и огляделся. «Дикий бык» оставил позади предместья и быстро приближался к центру города; слева медленно проплывал храм Амона.

Внезапно его взгляд как магнитом притянули к себе два вонзавшихся в небо шпиля из электра. Он пристально всмотрелся в основания обелисков, успокоился и отвернулся. Рабочие заменили кусок кирпичной кладки, обвалившийся в прошлом году. Он не желал видеть ни единого иероглифа, ни кусочка резного фриза. Ничто не должно было напоминать ему о ней; он и думать не хотел о своём старейшем враге.

«Враге? — сказал себе он. — Она помогла тебе стать таким, какой ты есть. Была тем самым жарким пламенем, в котором тебя выковали, самым тяжёлым из молотов, которыми тебе придавали форму. Кем и чем ты был до того, как возненавидел её?» В ушах эхом прозвучал детский голосок: «Я Майет». «Да, — подумал он, — ты был Тотом. Но, признайся, ещё далеко не Мен-хепер-Ра».

   — Интеф! — вдруг с досадой буркнул он.

   — Да, Ваше Величество. — Интеф торопливо вошёл в беседку.

   — Принеси пива. У меня в глотке всё ещё стоит пыль Кадеша. И пусть придут с опахалами.

   — Повинуюсь, Ваше Величество.

Мен-хепер-Ра отвернулся от храма Амона, пытаясь не разбередить больную ногу, посмотрел на другой берег реки, но оказался не в силах изменить ход своих мыслей.

«Кстати, а кто и что такое Мен-хепер-Ра? — спросил он себя. — Ты уже знаешь?»

Невесёлая усмешка коснулась уголков его рта. Тот напомнил себе, как в возрасте семнадцати-восемнадцати лет страдал, потому что ещё не знал, кто он. Только дураку могло прийти в голову, что в таком возрасте можно это знать. «Кто я?» Для ответа на этот вопрос человеку нужно прожить жизнь. Узнать, кто ты такой, можно только тогда, когда увидишь, что ты сделал со своей жизнью... а очень многие люди так и не понимают этого. Тот задумался, понимала ли она — в самом конце, опустив кубок и сложив руки на груди. Несомненно, думала, что понимает: «Я великая женщина; великая царица...» Внезапно Тот почувствовал усталость. Конечно, она была права. Несмотря на украденную корону, захват чужого трона и привычку не смотреть правде в лицо, она действительно была великой женщиной и великой царицей. Спустя двадцать лет, когда его гнев отгорел и стал пеплом, он мог признать это.

Тот отвёл глаза от того, что он оставил от её пустынного храма, и изо всех сил попытался подумать о чём-нибудь другом — об уровне половодья, о состоянии царства...