А я лучше умру, чем спрошу! С моими одеждами всё в порядке, — воинственно думал он. — Это моя самая лучшая туника, на ней три ряда бахромы, и всё это сделано руками Нанаи...»
Но египтяне, казалось, судили о красоте одежды не по обилию бахромы по краям. Бахрома не производила на них впечатления, они смотрели на неё просто как на прихоть чужеземца. Тот читал это в их глазах. И это было лишь одним из многочисленных различий.
Тоска по дому комом встала в горле Тота. Он проглотил этот комок и вновь повернулся спиной к искрящемуся пути на юг. Если бы не Яхмос и госпожа Шесу, он вовсе не хотел бы попасть в Фивы.
К тому времени, когда горячее полуденное солнце обрушило свой жар на палубы, четыре корабля достигли северных предместий Фив. По обоим берегам зелёные поля сменились лугами, полными цветов, лодочными пристанями и постепенно разрастающимися скоплениями домов; движение на реке всё увеличивалось, пока сверкающая поверхность воды не стала казаться живой из-за обилия судов. Связанные вместе огромные баржи, нагруженные гранитными блоками, тяжеловесно дрейфовали вниз по течению. Мимо них проносились изящные лодки знатных людей — высокие, с гордо поднятыми носами, сияющие позолотой. Их вёсла мелькали в воздухе словно ноги водяных жуков. Царственные владельцы, высокомерные и безразличные, сидели под навесами посреди судна, устремив глаза прямо перед собой и согласно этикету неподвижно сложив руки на коленях. Храмовая барка настигла «Звезду» и с попутным ветром легко ускользнула вперёд; перевозчики пересекали её путь. Неряшливые и загромождённые грузовые суда уступали дорогу. Крошечные рыбацкие плоскодонки, размерами чуть превосходившие связки папируса, сновали туда-сюда, как пауки-водомерки. А по обеим сторонам этой пульсирующей артерии возвышались огромные Фивы, Но-Амон, Город Бога.
Нехси отправил из дельты посыльного, который прибыл Во дворец накануне вечером. Когда перед медленно плывущими с севера кораблями появилась громада храма Амона, все причалы и пристани уже были заполнены фиванцами. Они вытягивали шеи, чтобы поскорее увидеть ребёнка, о котором им сказали, что это царевич.
Только кто он, этот царевич, откуда он столь внезапно прибыл и почему о нём никто никогда прежде не слышал? Никто, казалось, не мог этого объяснить. Многие открыто сомневались в том, что такой ребёнок вообще был, а когда «Звезда» приблизилась настолько, что можно было ясно разглядеть мальчика, стоявшего около рулевого весла, раздались уверения в том, что он не может быть царевичем.
— Посмотри на него, — сказал молодой парусный мастер своему отцу те же слова, которые многие другие зрители в этот момент говорили своим соседям, — этот парень никакой не царевич! Он и не египтянин вовсе! Ты видишь его, старик? Как же, царевич, да ноги в рот нужно засунуть тому, кто тебе сказал такое! Это какой-то молодой дикарь, визирь привёз его, чтобы развлекать царицу...
Были и куда более зловещие предположения об увиденном. Один острый на язык гончар, возвращаясь с несколькими товарищами к своему прилавку на рынке, выдвинул идею о том, что этот ребёнок вообще не из мира живых — он
— Пошли, нечего там смотреть и поражаться. Нужно смотреть действительности в лицо: фараон уплыл к богам. Уже целых пять лет Её Сиятельство и никто другой управляет чередованием наводнений, прорастанием зёрен и направляет жизнь людей по должному пути. Она сохранила Египет от крушения, которое ждало его в руках Немощного.
Так недвусмысленно заявлял гончар, и его слушатели были вынуждены согласиться с ним — по крайней мере в отношении божественности царицы и злых духов фараона; тем более что все видели убедительное подтверждение его слов. Однако насчёт того, что мальчик был на самом деле
Некоторое время они увлечённо обсуждали формы, в которых могут являться
Споры продолжались, и различные соображения о том, кем же был мальчик, приплывший на «Звезде», высказывались по всему рынку. Все были согласны лишь в одном: если этот ребёнок представляет опасность для благодетельной Божественной Хатшепсут, благодаря которой процветал Египет, то он никому не нужен. Хватит с них странных царей.