— На здоровье! — прогудел Родион Иванович и засмеялся. — На то и телята, чтобы жевать, чего не положено.
Кто был в правлении, глядя на красную, возмущенную Верку, засмеялись тоже.
Верка притопнула ботиком.
И, заметьте, не ушла из правления, пока своего не добилась: ее подшефным Родион Иванович распорядился сшить намордники.
Заикнулась она было и о том, что телятам отпускают плохое сено: черное, с плесенью.
— Хоть зеленые очки им выписывайте, — подражая взрослым скотницам, шумела Верка. — Без очков не смотрят телята на сено. Что это за корма?
— Точка! — рассердился Потапов всерьез. — Ступай, ступай, не то я пропишу тебе очки. Уроки учи лучше, нечего нам указывать. Нет кормов: были, да вышли.
Верка побежала к учителю. Что же получается, Петр Петрович? Это по-научному, что племенные телята получают корма наравне с остальными? Ах, я права, да? Кормов не хватает? Ну и что, я учитываю. Учитываю, что вас Потапов послушается.
Веркины телята в конце концов были поставлены на усиленный рацион. Хиля и Миня. Потому что звать проказливого бычка грозно — Ахиллесом, а неженку и лизунью телочку — Минервой? Нет, увольте Верку от этого!
И все Маня испортила…
Растеряха она беззаботная, вот кто. Бухнула в ведро, поставленное Веркой, три кружки вместо двух. Верка не заметила просчета.
Минька же и Хилька к молочку проявляли повышенный интерес. Когда их поили молоком, они крутили хвостиками. Хвостики у них крутились, как пропеллеры. Любо-дорого!
Само собой, остаток молока из бидона захватила Верка. Ты что, Маня? До чего стала поперечная, просто страх один! Ты не хочешь посмотреть, как Миня хвостиком крутит?
И вот Петр Петрович на вопрос в начале урока, все ли в порядке на ферме, получил от Мани ответ сбивчивый и путаный.
— Ага, в порядке. Среднесуточный привес хороший. Только…
Маня потупилась и теребила передник.
— Только у Веры обе подшефные головы поносом прохватило. Тетка Настя — она вместо Наташи — Вериным подшефным припарки делает.
Борьба за среднесуточный привес — не шуточки. Как Наташа говорит: «Телят воспитываем по холодному методу, а отношение к делу должно быть горячее». Холодный метод — значит, телят содержать в неотапливаемом помещении, а оттого они, согласно науке, меньше хворают и быстрее набирают вес, растут бодрыми и веселыми. Это Верка усвоила.
Всего-то у ней два теленка, две головы.
У Наташи — все двадцать четыре. Больше будет, раз отел идет.
Работает Наташа не часик-полтора, как она, Верка. Когда ни приди, Наташа у телят…
Верка не поленилась, высчитала, что Наташа работает больше ее в сто раз!
То, при одной мысли о чем Верку бросало в уныние, то и случилось.
Тетя нагрянула в телятник. С ней были Потапов и Николай Иванович. Тетины очки метали молнии, Родион Иванович конфузился, что никак ему не шло, то и дело вытирал платком багровую шею. Дядя посмеивался.
— Что такое? — повела тетя подбородком.
— Кухня, — доложил Потапов. — Кормовая.
Тетя сжала губы в ниточку.
— Скажите на милость! Сразу не разберешь… Копоть, сажа! И грязь эту тоже в котел, да?
Она проследовала дальше.
Очевидно, разговор начался раньше, здесь его тетя только продолжала.
— Это как вы объясните? — Тетя остановилась перед кучей навоза в проходе, указала на нее муфтой, из которой не вынимала рук. — Видимо, наглядное пособие? Николай Иванович, перестаньте строить смешки за моей спиной, наберитесь серьезности. Моя девочка… моя! И в такой обстановке?
— Настя, — свистящим шепотом позвал председатель.
— Я тута, — подошла телятница.
— Халява, — прошипел Потапов. — За что трудодни получаешь? Успела развести грязь… постаралась. В кузнице чище, чем у тебя в телятнике.
Екатерина Кузьминична изучала Настю поверх очков: кацавейка сплошь из заплат, лоснится от грязи, заплаты пришиты на скорую руку, фартук в навозе, из голенищ резиновых сапог торчат онучи. Лицо у Насти пунцовое, глаза, как щелочки, и словно заплыли жиром.
— Вы телятница?
— Я-то? Я временная, — высморкалась в фартук Настя. — Хомутникову замещаю. Своя корова не доена, не поена, а я тута убиваюсь.
— Начисто убилась! — остановил ее Потапов. — Где тачка? Вывези навоз… кому говорят? Кухню вымой… слышала?
Тетя, между тем, подошла к стайке с Веркиным «племенным ядром». Верка расчесывала шерстку Мине. Понятно, тетиной расческой. Нет, чтобы ее спрятать, растерялась.
— «Ахиллес» и «Минерва», — прочитала тетя на фанерке, прибитой к воротцам клетки. — Что-о?
— Клички, — Потапов смутился. — Громкие, конечно. Да ведь мифология…
— Понимаю, — отрезала тетя. — Верочка, за мной.
— Не пойду-у… — захныкала Верка, обнимая Миньку за шею.
Слезы тут как тут. Горючие слезы. Длинные слезы — по обеим щекам.
— Временная я! — кричала Настя с кухни. — Приедет Наталья, с нее спрашивайте. Вон печь дымит, как проклятая, а я за нее в ответе?
Дома на столе шумел самовар. Значит, тетя из-за самовара увела дядю и Родиона Ивановича.
По пути к Верке присоединились Леня с Веней. О Мане, праворучнице, говорить не приходится: так переживала за подружку, лица на ней не было:
— Больше не пустит тебя тетушка на ферму.