Дочь солдата

Тетя, встрепенувшись, скрещивает руки на груди.

— Не позволю. Прекрати сейчас же рыдания. А если коровы тебя затопчут? Бык забодает?

Верка отодвигает стул. Чмокает тетю в щеку— благодарит за обед.

И без промедления садится в горнице за уроки.

Она торопится. Дела ждут!

За дверью говорила Домна. Верка повернулась со стулом, стиснула кулачки и показала язык. У-у, вредная старуха — белые глаза!

— Не пускай. Животноводы выезжают на ребятишках, премии получают. Разве старое время — малолеток работой морить? В школу бегай, на фермы бегай… ну, роздыху малым-то не дают. Ведь я батрачила, мыкала горе-гореванное. С твоим Николай Иванычем у Фомы-лавочника скот пасла, на полях хребет гнула. Сладко ли было, есть что вспомнить. Теперь к погоде кажинная косточка ноет, мозжит — поминки справляет по прежней кабале. А угодить чужим… и-их! Куда там! И ступишь, бывало, не так, и посмотришь не так. Все чужим-то не ладно. Николай-от был самонравный, характерный. Бывало, набычится, глазенки так и сверкают… Не вынес, ушел в Питер — бурлачить, как тогда называли. До весны ни у кого у мужиков своего хлеба не хватало, вот и уходили в Питер да в Москву на заработки. Звал он меня с собой, да я забоялась чужой-то стороны, после и каялась, да поздно…

Бабка была батрачкой? Верка в недоумении.

Наверно, что-нибудь путает. Врет, вот и все.

Верка спрятала учебники и тетради в портфель. Пощелкала языком, крутясь на пятке.

Но нет… Это потом. Хорошее настроение нельзя выказывать.

Она одергивает передник. И с понурой головой появляется на кухне. Молчит, чувствуя на себе взгляды тети и бабки.

— Что накуксилась, кумушка? — тетя не вынесла молчания.

— Тетя, я очень прошу, — канючит Верка, — сшейте мне халат.

— Разумеется, сошью. А на что тебе халат?

— А на ферму. Все девочки ходят на ферму в халатах.

Брови у тети из-под очков подпрыгивают на лоб. Губы трогает довольная усмешка.

— Упрямица! Настоит на своем… настоит!

— Тетя, — Верка водит пальцем по стене.

— Чего еще? — настораживается Екатерина Кузьминична.

— Можно, я стану ручку машины крутить? Ты шей, а я буду крутить. Ладно?

Отправляясь «налегке» в деревню, тетя не забыла прихватить швейную машину.

— Ну и лиса… — качает головой тетя.

Бабка зевает и крестит рот.

— И-и-и, прости, господи, нас, грешных!

* * *

Длинное помещение телятника приземисто. Оно словно сползает и тянет за собой сугробы в Талицу. Бурлит незамерзающая речушка, скачет с камушка на камушек. Вода светлая, прозрачная, на дне желтый песок, какой-то темный мох. Сделаны сходни брать воду. Снег во дворе телятника заледенел, желт от навоза и притрушен ломкой ветошью сена. По поленнице дров прыгают сороки, и ветер задувает им хвосты на спину.

Верка потянула на себя набрякшую сыростью дверь телятника, миновала темный тамбур и очутилась в низкой кухоньке.

Топится печь. От дров, принесенных с морозу, несет запахом мокрой бересты. За выскобленным добела столом у окна читает книгу девушка — чернявая, курносая, в застиранном халате.

— Мне бы, — не стала ждать Верка вопроса, — увидеть самую передовую телятницу Наталью Кирилловну Хомутникову.

Девушка, положив розовую ладонь на страницы книги, повернула голову.

— Чего-о? Я Хомутникова.

— Правда? — Верка, как и было задумано, почтительно отступила к порогу. — Разве вы не пожилая? Я считала: передовая телятница всей-всей области — пожилая тетя. Ага, в самом деле. Совершенно серьезно.

— Артистка же ты, как я погляжу, — покраснела Наташа. — Довольно заливать, а то обижусь. Что за спиной прячешь, покажи.

— Халат. Вот карман для носового платка. Я пришла бороться.

— Да ну?

— Честное пионерское! Я за среднесуточный привес и за поголовье, — ввернула Верка подслушанные у Мани словечки.

Зубам во рту Наташи вроде тесно, и один, белый, острый, как зубчик чеснока, растет косо. Он выглядывает, если Наташа рассмеется. Симпатичный зубок, Верке понравился, и пушистые Наташины брови, и ямочки на румяных смуглых щеках.

Маня на совете дружины: Веню разбирают. Принес Веня в школу самодельный револьвер. Самопал. Из медной трубки, запаянной с одного конца. Задавался Веня. Говорил, в Москве есть царь-пушка, у меня, говорит, царь-самопал. Как хряпнет-бухнет, так в ушах комарики пищат. На перемене Веня разик бухнул из самопала за сараем — и готово, попал на совет, на проработку.

Значит, Маня долго не появится в телятнике. Верка старалась себя проявить. Начистила турнепс для телячьего супа, вместе с Наташей взвешивала сено. Потом проход между стайками вымела чисто-начисто и опилками присыпала. Это она обезьянничала: за что Наташа ни возьмется, Верка копошилась рядом. Помогала.

А Наташа все показывала косой зубок да смеялась. Очень веселая — Верке такие люди прямо по сердцу.

В телятнике было чисто. Стайки-клетки, где размещались попарно или поодиночке телята, побелены известкой, окна промыты — нигде ни паутинки.

Стайки одинаковы, и телята красные, чернопестрые, с розовыми носами и оттопыренными ушами, как близнецы.

— Наташа, можно я дам им хлеба? Для привеса, ага? Как этого теленочка зовут?.. Какао? Что вы говорите, — слукавила Верка, — в первый раз такое имя слышу!