Я шла следом за Иеремией с его маленьким ящичком для образцов в руках и ждала, пока он выстукивал породу. Я наблюдала за тем, чтобы лодка была как следует пришвартована. Но, естественно, пока она торчала рядом, мы не могли играть в нашу игру, будто я такая маленькая…
Вначале она улыбалась мне, но на самом деле только скалила зубы. Я смотрела на нее, пока она не отводила глаз и не продолжала выстукивать породу. Я шла за ними следом и ждала, и всякий раз, стоило ей обернуться, она видела меня, а я смотрела ей в лицо.
Мы мерзли, потому что ветер дул прямо в нашу сторону, а солнце никогда не светило. Я видела, что она мерзла и что она боялась моря. Но она все равно плыла вместе с ним в лодке, она никогда не давала ему плыть к островкам без нее.
Она сидела на корме, держась обеими руками за банку[22], и я видела по ее рукам, как она боялась. Она плотно стискивала камни, вытягивала шею и только судорожно глотала воздух. Она не смотрела на волны и все время не спускала глаз с Иеремии. А он изо всех сил греб зигзагами против ветра, и они плыли в лодке оба и казались все меньше и меньше.
Мне не разрешали больше плыть вместе с ними. Они притворялись, будто лодка слишком мала. Это была крепкая плоскодонная лодка, и я прекрасно могла бы сидеть на носу. Иеремия знал это. Но он боялся ее. Я ждала их до тех пор, пока они снова не появлялись на горизонте и не возвращались обратно к заливам. Я садилась с подветренной стороны за камнем и следила за ними, и когда они сходили на берег, я встречала их и пришвартовывала лодку.
Я знала, что ничего веселого больше не было и быть не могло, но в любом случае каждый день, до самого вечера, следовала за ними по пятам. Я не могла остановиться и брала с собой еду. Но мы не обменивались больше бутербродами. Мы ели каждый отдельно, и все сидели на равном расстоянии друг от друга. Ни один из нас не произносил ни слова.
Потом мы поднимались и шли дальше вдоль берега. Однажды она остановилась и стояла, не оборачиваясь, поджидая меня. Я тоже остановилась, так как спина ее приобрела угрожающие контуры. Быстро обернувшись, она мне что-то сказала. Впервые она что-то произнесла. Сначала я не поняла — что именно… Тогда она множество раз повторила свои слова, повторила очень громко — тонким голосом:
— Убирайся домой! Убирайся домой, убирайся домой! — говорила она. Кто-то научил ее этим словам, но звучали они чудно. Я посмотрела на свои ноги и подождала, пока она двинется дальше. Потом я снова пошла за ней.
Но однажды утром ее не оказалось. Тогда я положила свой подарок на крыльцо сарая лоцмана и спряталась. Я могла прятаться сколько угодно и ждать сколько угодно времени. Тут появился на крыльце Иеремия, нашел мой подарок и очень удивился. Он начал искать меня, а я была жутко маленькой, такой маленькой, что помещалась в его кармане.
Но мало-помалу все стало иным. Я росла, а он находил меня слишком быстро. Он даже больше не удивлялся. И в конце концов случилось ужасное. Мы играли только потому, что начали играть, и считали нелепым прекращать игру. Однажды утром Иеремия вышел на лестницу и нашел свой подарок. Он всплеснул, как обычно, руками и взялся за голову. Но потом рук не убрал, а лишь стоял, долго-предолго держась за голову. А потом подошел прямо к сосне, за которой я пряталась, встал передо мной, и, улыбаясь, уставился на меня. И я увидела, что он скалит зубы точь-в-точь, как она, и ни малейшего дружелюбия в нем уже не было. Это было так ужасно, что я помчалась изо всех сил прочь…
Я стыдилась нас целый день. Часа в три выглянуло солнце, и я отправилась обратно к заливам.
Они были у третьего залива. Он сидя выстукивал породу, а она, стоя невдалеке, смотрела на него. Она больше не мерзла, поэтому сняла шапочку и высвободила огромную копну волос, которой потряхивала, глядя на него. Затем она подошла ближе, расхохоталась и наклонилась, чтобы видеть, чем он занимается, и окутала его своими волосами. Он испугался, вздрогнул, поднялся и наткнулся на ее нос. Мне кажется, это был нос. Она чуть не рухнула на камни, Иеремия подхватил ее, и какое-то мгновение они походили на бумажных кукол. Потом она начала быстро-быстро говорить, а Иеремия, крепко держа ее, слушал.
Он был так далеко от меня, что мне пришлось кричать, иначе бы он меня не услышал, и я прокричала все, что было в моих силах. Но он лишь ушел, а она осталась и глядела на меня, а я глядела на нее. Я смотрела и смотрела на нее, пока не разглядела ее всю по кусочкам и подумала: «Ты огромная и костлявая, как лошадь, и тебя никто не сможет найти и вытащить из травы и тебе не спрятаться, потому что тебя все время со всех сторон видно! И никого тебе не удивить и не обрадовать. Ты совершенно напрасно разрушила нашу игру, потому что все равно сама играть не можешь. О, какая беда, какая беда! Никто не захочет получать твои подарки. Он не захочет их! Ты — ничейный сюрприз, ты ничего не понимаешь, потому что ты не художница»!
Я подошла ближе и сокрушила ее самым ужасным образом, заорав:
— Любительница! Ты — любительница! Ты — профан! Ты — не настоящая!