Дочь регента

Гастон тотчас же выехал в Париж. Ован с нетерпением ожидал его. Чтобы его золотые не звенели в кошельке, он зашил их в подкладку своих кожаных штанов. Не исключено, что он хотел их держать поближе к телу. Через три часа Гастон был уже в Париже; на этот раз Ован не мог упрекнуть его в медлительности: когда они въезжали в город через заставу Конферанс, и люди и лошади были в мыле.

XIII КАПИТАН ЛА ЖОНКЬЕР

Как читателю уже стало известно из предыдущей главы, по адресу, данному Гастоном Элен, на улице Бурдоне располагался постоялый двор, который можно было бы даже назвать и гостиницей: в нем было все, чтобы там можно было спать и есть, но всего удобнее там было пить. Во время своего ночного свидания с Дюбуа метр Тапен узнал от него имя Ла Жонкьера и сообщил его Глазастому, а тот, в свою очередь, — всем начальникам подразделений, и они пустились на поиски подозрительного офицера, начав с того, что с энергией, составляющей основное достоинство полицейских наемников, обшарили все кабаки и другие сомнительные заведения в Париже. Заговор Селламаре, о котором мы рассказали в романе «Шевалье д’Арманталь» и который был для начала регентства тем же, чем настоящая история стала для его конца, показал всем этим ищейкам, что заговорщики обычно скрываются именно в подобных местах и что это бретонское дело — продолжение испанского заговора: in cauda venenum[2], как сказал Дюбуа, очень гордившийся своей латынью: когда ты был школьным надзирателем, пусть хотя бы час, то что-то от него в тебе чувствуется всю оставшуюся жизнь.

Каждый из сыщиков пустился на поиски, но то ли метру Тапену больше других повезло, то ли адрес оказался правильный, но именно он, ошалевший после двух часов беготни по столичным улицам, обнаружил на улице Бурдоне под вывеской с бочкой Амура знаменитый постоялый двор, о котором мы уже рассказывали в начале этой главы и в котором жил пресловутый капитан Ла Жонкьер, ставший для Дюбуа кошмаром. Хозяин принял Тапена за судейского чиновника и на его вопросы любезно ответил, что капитан Ла Жонкьер действительно проживает в гостинице, но бравый офицер вернулся за полночь и еще спит. Это тем более простительно, что было еще только шесть утра.

Тапену больше ничего не нужно было: человек со здравым и почти математическим складом ума, он двигался от умозаключения к умозаключению. Капитан Ла Жонкьер спит, следовательно, он в постели, а раз он в постели, значит, живет в этой гостинице.

Тапен отправился прямо в Пале-Рояль. Дюбуа он застал как раз в тот момент, когда тот выходил от регента, и надежда получить в будущем красную шапку кардинала настроила его на добродушный лад, и только это счастливое расположение духа позволило ему не прогнать со службы своих людей, которые уже успели заключить в тюрьму Фор-л’Евек целую кучу мнимых Ла Жонкьеров.

Первый был капитаном судна контрабандистов по имени Ла Жонсьер; его выследил и арестовал Глазастый, и его имя было ближе всего к имени разыскиваемого. Вторым был некто Ла Жонкий, сержант французской гвардии. Сыщикам показали некий дом, пользующийся дурной репутацией, и поскольку в этом доме был обнаружен Ла Жонкий, то он пал жертвой своей минутной слабости и ошибки сыщиков аббата и был арестован. Третьего звали Ла Жюпиньер, и он служил охотником у одного знатного семейства, но, к несчастью, привратник в доме этой семьи был заикой, и сыщик, преисполненный рвения, вместо «Ла Жюпиньер», услышал «Ла Жонкьер».

Уже было арестовано десять человек, а вернулась еще только половина команды, так что не вызывало сомнения, что аресты будут продолжены и не будет обойден вниманием ни один человек со схожей фамилией. Как только Дюбуа отдал приказ о розыске, сходство этих фамилий в Париже стало опасным для их носителей. Когда Дюбуа, продолжавший, несмотря на хорошее настроение, бурчать и ругаться, дабы не разучиться этому, услышал доклад Тапена, он принялся яростно чесать нос: это был добрый знак.

— Ну так, — сказал Дюбуа, — ты-то нашел именно капитана Ла Жонкьера?

— Да, монсеньер.

— Его действительно зовут Ла Жонкьер?

— Да, монсеньер.

— Ла-а — Ла, Ж-о-н — Жон; к-ье-р — кьер, Ла Жонкьер! — продолжал Дюбуа, повторив имя по слогам.

— Ла Жонкьер, — ответил метр Тапен.

— Капитан?

— Да, монсеньер.

— Настоящий капитан?

— Я видел плюмаж на его шляпе.

Это убедило Дюбуа в отношении звания, но не в отношении имени.

— Хорошо, — сказал он, продолжая допрос, — и что же он делает?

— Ждет, скучает и пьет.

— Так и должно быть, — согласился с ним Дюбуа, — он должен ждать… скучать… и пить.

— И он пьет, — повторил Тапен.

— И платит? — поинтересовался Дюбуа, по-видимому придававший этому последнему обстоятельству большое значение.

— И хорошо платит, монсеньер.

— Прекрасно, Тапен, вам в уме не откажешь.

— Монсеньер, — скромно сказал Тапен, — вы мне льстите, это же просто: если бы этот человек не платил, он не представлял бы опасности.