Дочь регента

— Да, монсеньер, — сказал Гастон, — со мной случилось чудо, орудием которого стал храбрый капитан Ла Жонкьер: он подготовил все к побегу, попросил свидания со мной под предлогом того, что нам нужно договориться о показаниях, а когда мы остались одни, он все мне рассказал: мы бежали вместе, и, как видите, удачно.

— И вместо того чтобы бежать, сударь, вместо того чтобы направиться к границе и оказаться в безопасности, вы вернулись сюда, рискуя головой!

— Монсеньер, — ответил, покраснев, Гастон, — должен признаться, что сначала свобода показалась мне самой драгоценной вещью на земле. Первый глоток свежего воздуха опьянил меня, но почти сразу же я задумался.

— Об одной вещи, не правда ли?

— О двух, монсеньер.

— Об Элен, которую вы покидаете?

— И о товарищах, которых я оставляю, когда им угрожает топор.

— И тогда вы решили, что…

— Что я связан с нашим делом, пока наши планы не осуществятся.

— Наши планы?

— Как, разве же они не столь же ваши, как и мои?!

— Послушайте, сударь, — сказал регент, — я думаю, что человек может сделать только то, что в силах человеческих. Есть вещи, которые сам Господь, кажется, запрещает, посылая человеку знамения, указующие ему отказаться от некоторых действий. Так вот, я полагаю, что не считаться с этими знамениями и не слышать гласа предостерегающего — значит совершать святотатство. Наши планы провалились, так оставим же их.

— Напротив, монсеньер, — возразил Гастон, мрачно качая головой, — напротив, мы должны сейчас стремиться осуществить их более, чем когда-либо.

— Но вы просто бешеный, сударь, — сказал, улыбаясь, регент. — Что вы собираетесь осуществить в этом трудном предприятии теперь, когда оно стало почти бессмысленным?

— Я думаю, монсеньер, — сказал Гастон, — я думаю о наших друзьях, — их арестовали, судили и приговорили! Мне это сказал господин д’Аржансон. Я думаю о наших друзьях, которых ждет эшафот и спасти которых может только смерть регента; о наших друзьях, которые, если я покину Францию, смогут сказать, что я купил себе спасение ценою их гибели, открыв себе признаниями двери Бастилии.

— Итак, сударь, вы ради своей чести готовы пожертвовать всем, даже Элен?

— Монсеньер, если они живы, я должен их спасти.

— А если они уже мертвы? — спросил регент.

— Тогда другое дело, — ответил Гастон, — тогда я должен отомстить за них.

— Какого черта! — прервал его регент. — Сударь, мне кажется, что у вас несколько преувеличенное понятие о героизме. Мне кажется также, что вы уже достаточно заплатили за все. Поверьте мне, а я человек, которого признают справедливым судьей в вопросах чести: вы оправданы в глазах всего мира, дорогой мой Брут.

— Но не в своих, монсеньер.

— Итак, вы настаиваете?

— Более, чем когда-либо. Регент должен умереть, — добавил глухо Гастон, — и он умрет!

— Но вы не хотите сперва повидать мадемуазель де Шаверни?

— Да, монсеньер. Но, прежде всего, вы должны дать мне слово, что поможете мне осуществить мой замысел. Подумайте, монсеньер, мы не можем терять ни секунды, там мои друзья, они осуждены и приговорены к смерти, как и я. Монсеньер, пообещайте мне сейчас, прежде чем я увижу Элен, что вы не оставите меня. Позвольте мне заключить с вами новое соглашение. Я человек, я влюблен, и, следовательно, я слаб, мне придется бороться и со своей собственной слабостью, и со слезами моей возлюбленной. Монсеньер, я увижусь с Элен только при том условии, что вы устроите мне встречу с регентом.

— А если я откажусь?

— Тогда, монсеньер, я не увижусь с Элен. Я умер для нее, стоит ли ей обретать надежду, чтобы снова ее потерять? Достаточно с нее слез.

— Так вы настаиваете?

— Да, только шансов у меня теперь меньше.

— Так что же вы собираетесь делать?

— Я буду подстерегать регента повсюду, где он бывает, и нанесу удар, как только его встречу.

— Подумайте еще раз, — сказал герцог.

— Честью своей заклинаю вас, — ответил Гастон, — окажите мне поддержку, или я обойдусь и без нее.

— Хорошо, сударь, ступайте к Элен, и по возвращении вы получите мой ответ.

— Где?

— В этой самой комнате.

— И это будет ответ, который мне желателен?

— Да.

Гастон прошел в комнату Элен. Девушка стояла на коленях перед распятием и молилась, чтобы Господь вернул ей возлюбленного. Услышав скрип двери, которую отворил Гастон, она обернулась.

Она решила, что Бог сотворил чудо, громко вскрикнула и простерла к нему руки, не имея сил подняться.

— О Боже мой, — прошептала она, — это он, или его тень?

— Это я, Элен, это действительно я! — воскликнул шевалье, бросаясь к Элен и сжимая ее руки.

— Но как же это? Ты… ты еще утром был в заключении, а вечером… вечером ты на свободе…

— Я совершил побег.

— И ты сразу подумал обо мне, бросился ко мне, не захотел бежать без меня… О, узнаю своего Гастона! О, я готова, я готова, мой друг, вези меня куда хочешь, я последую за тобой, я твоя…

— Элен, — произнес Гастон, — ты нареченная не обычного человека. Если бы я был таким, как остальные люди, ты бы меня не любила.

— О, конечно, нет!