Дочь последнего дуэлянта

Принцесса распечатала письмо. Госпожа де Бутвиль сообщала ей, что вестовой ее отца, наместника Вьенны, сообщил ей о том, что в Преси в скором времени пожалует сеньор Доминик д’Этамп, маркиз де Валансэ, который желал бы стать ее зятем, женившись на ее старшей дочери. Он увидел Мари-Луизу в салоне госпожи де Рамбуйе, куда его привел один из друзей, дабы он составил себе представление о блеске и великолепии Парижа, где у маркиза есть особняк, но где он так редко бывает.

– Этот старичок! – воскликнула Изабель, отличавшаяся удивительной памятью на имена и лица. – Признаю, он вовсе не урод, но годится вам в отцы, Мари-Луиза! К тому же он три четверти года живет в де-ревне!

– Изабель! – одернула ее принцесса. – Вы должны хорошенько подумать, прежде чем выпаливать слово «старичок» в доме, где обитает супруга герцога де Лонгвиля.

– Правда, правда, – засмеялась Изабель. – Но мы его так редко видим, что не грех и совсем о нем позабыть. К тому же он принц, а это меняет дело.

На что Мари-Луиза поторопилась возразить:

– Господин де Валансэ, конечно, не принц, но он не из захудалого рода. Он племянник архиепископа, герцога Реймского, монсеньора Леонора д’Этампа, генерала Мальтийского ордена. Конечно, он старше меня на двадцать шесть лет, но он мне совсем не неприятен, а был мил со мной и весьма любезен. К тому же в Берри ему принадлежит великолепный замок, который он привел в порядок и расширил в прошлом году, и теперь его замок стал одним из самых прекрасных во Франции. И еще одно, сестренка, вы прекрасно знаете, что я ничего не имею против жизни в деревне.

Ошеломленное молчание сопровождало речь Мари-Луизы. Никто из подруг даже представить себе не мог, что эта молчальница способна произнести целую речь!

– Что и говорить, все чудесно! – насмешливо одобрила сестру Изабель. – Маркиз, которого вы видели единственный раз в жизни, успел вам многое поведать. Я бы даже сказала, что он вам исповедался. Наверное, исповедь входит в привычку, когда в собственном доме постоянно общаешься с князьями церкви!

– Изабель! – снова одернула ее госпожа де Конде. – Не наговорите, дорогая, глупостей! Предстоящий брак мне кажется удачным со всех точек зрения, и тем более меня радует, что наша Мари-Луиза не станет матушкой настоятельницей в каком-нибудь из монастырей. Готовьтесь к отъезду, моя дорогая девочка! А я за это время отвечу на письмо вашей матери.

Но в молчальнице, похоже, забил фонтан красноречия, и она продолжила:

– Если кто-то из моих подруг боится заболеть оспой, мама будет счастлива оказать им гостеприимство у нас в Преси!

– Думаю, что при ожидаемых событиях их присутствие в вашем доме будет излишним. Но я считаю, что Франсуа должен сопровождать сестру, потому что отныне глава семьи – он. А вы, Изабель? Вы поедете с сестрой?

– С вашего позволения я останусь. Замужество весьма серьезное событие, а все серьезные события меня пугают. Я боюсь попасть впросак или совершить оплошность.

– А вы не боитесь совершить оплошность, оставшись с нами? Что, если судьба поставит под угрозу вашу красоту?

– Клянусь, не боюсь нисколько! Если я ее потеряю, значит, такова воля Божия, и я исполню ее самым достойным образом: уйду в монастырь! Мы, Монморанси, от рождения умеем находить достойный выход, – и горделивое выражение на секунду стерло с ее лица улыбку.

Изабель искренне верила в каждое слово, которое произносила, но истинная причина ее желания остаться в Париже таилась совсем в другом. Предчувствие говорило ей, что Людовик Энгиенский вот-вот вернется домой, и она ни за что на свете не хотела отказаться от встречи с ним. Во время встречи с ним что-то должно было произойти! Но что? Она не имела представления. Но что-то гораздо более важное, чем знакомство с будущим зятем. Изабель была в этом уверена!

Через несколько дней, четвертого декабря, кардинал Ришелье перешел в мир иной. Две предыдущие ночи он страдал от горловых кровотечений, понимал, что конец его близок, и ждал его с удивительным спокойствием. Людовику XIII, который пришел его навестить, кардинал сказал несколько слов, которые были его политическим завещанием. Он сказал:

– Я умираю, радуясь, что не навредил королю, что государство его возвысилось, что враги повержены.

В полдень сердце кардинала перестало биться, и воцарилась тишина.