Еще на рассвете Лехнер освободил Ганса Гёбля с условием, что тот не покинет пределов долины. Столь гордый поначалу раскрасчик разрыдался от радости. Когда близкие забирали его у ворот монастыря, он еще дрожал. Не в первый раз Куизлю пришлось наблюдать, во что превращались сильные и уверенные люди от одного лишь страха перед пытками.
Судья Йоханнес Ригер нетерпеливо поерзал на стуле и прокашлялся.
– Что ж, полагаю, все ясно, – начал он и побарабанил пальцами по столу, на котором лежали перья и пергамент и стояла чернильница. – Айрль хотел забраться в дом к Файстенмантелю и выронил при этом мешок со своими фигурками. Вот и всё. – Он повернулся к Лехнеру: – Не знаю, право, чего вы добиваетесь этими расспросами, кроме как…
–
Ригер моргнул:
– Что вы сказали?
–
Судья наморщил лоб и скрестил руки на груди.
– Об этом вы не меня спрашивайте, а обвиняемого.
– Это я и собирался сделать, пока вы не вмешались. – Лехнер кивнул на Куизля и орудия пыток. – Я взял с собой палача вовсе не для того, чтобы он прекращал потасовки на кладбищах. Айрль заговорит – если не сейчас, так завтра или послезавтра. – Он стукнул кулаком по столу и взглянул на судью и аббата: – Как вам известно, у меня распоряжение из Мюнхена довести до конца это дело. Всеми доступными средствами. Нравится вам это или нет!
– Пытка в монастыре, – прошипел настоятель Эккарт, – это… богохульство!
– Распинать кого-то на кресте тоже богохульство, – бесстрастно ответил Лехнер. – Я разыщу виновного, не сомневайтесь. И выясню, что кроется за этими фигурками.
– А вам не кажется, что вы несколько заблуждаетесь? – насмешливо спросил Ригер и кивнул на Ксавера: – Это браконьер и грабитель, несомненно. Некоторое время назад он покинул деревню и продолжал бродяжничать по округе. Когда у него закончились деньги, он вернулся и забрался к Файстенмантелю, потому как надеялся на крупную добычу. Он понесет заслуженное наказание. Но в том, что касается этих фигурок, ваши предположения просто смешны! Нам следовало и дальше допрашивать Гёбля, здесь мы ничего не добьемся!
– Он не просто так забрался к Файстенмантелю, – тихо проворчал Куизль. – Он хотел с ним поквитаться. Господи, неужели это так трудно понять?
Остальные повернули головы к палачу.
– Что ты сказал, парень? – съязвил судья.
Аббат насмешливо рассмеялся:
– Теперь это в порядке вещей? Чтобы палач вмешивался в расследование? Нечестивому слуге положено держать рот на замке и раскрывать, только когда спрашивают.
– Э… признаю, мой палач порой бывает несколько… наглым, – ответил Лехнер и сердито глянул на Куизля. – Но его слова не лишены истины. Он рассказал мне вчера: из первого допроса Ганса Гёбля следует, что Айрли и Файстенмантели враждовали. Конрад Файстенмантель разорил семью Ксавера. Поэтому есть основания полагать, что тот убил юного Доминика и теперь вознамерился убить его отца. – Тут секретарь резко взглянул на судью и аббата: – Интересно, почему никто из вас не сказал мне об этой вражде? Ведь это, вероятно, общеизвестный факт. Так почему же никто не сообщил мне о нем? Почему я узнаю это от своего палача?
– Уж не хотите ли вы сказать, что мы препятствуем расследованию? – возмутился аббат.
– Мне неинтересно, как вы там считаете, – тихо произнес Лехнер. – Я знаю только, что распутаю это дело. С вашей помощью или без нее. – Он неожиданно хлопнул в ладоши и стал подниматься. – Поскольку обвиняемый хранит молчание, продолжим допрос завтра с применением пыток первой ступени. – Он показал на орудия пыток. – Думаю, сначала воспользуемся тисками и клещами. Если он и тогда будет молчать, применим серу. После такого любой заговорит. На сегодня допрос окончен.
Секретарь встал и льстиво улыбнулся аббату и судье:
– Буду признателен, если завтра вы снова выступите свидетелями допроса. Поверьте, мой палач знает свое дело. Не позже чем через три дня дело будет раскрыто, и я смогу доложить в Мюнхене об успешном его завершении. – Он настороженно взглянул на аббата: – Уверен, вы тоже заинтересованы в этом. Я прав, ваше преподобие?
– Разумеется, – ответил Эккарт сквозь зубы. – Все мы молимся о том, чтобы дело это прояснилось как можно скорее. – Он кивнул секретарю: – Прошу простить нас, утренняя служба начинается.
После чего подобрал рясу, и они с судьей покинули камеру.
Через некоторое время Куизль остался один в пропахшей дымом и плесенью каморке, куском грязной тряпки чистя орудия пыток. Ржавчина на клещах въелась глубоко в металл, кочерга и щипцы поблескивали черным, как полированный базальт, на тисках остались красноватые пятна. Эти инструменты служили еще деду Якоба, Йоргу Абрилю. Потом они перешли к его отцу, Йоханнесу Куизлю, а после достались ему, Якобу.
Он их всегда ненавидел.