Дочь палача и черный монах

– Магдалене это тоже не пришлось по вкусу, – вздохнул Куизль и понизил голос. – Она до сих пор не желает отпускать тебя в дорогу. Потому мне пришлось пообещать ей, что она сможет сопровождать тебя до Алтеттинга. Вы проедете через Мюнхен и там раздобудете мне кое-каких трав и несколько книг. Этот Афанасий Кирхер издал новую работу. Про чуму и о том, как с ней нужно бороться… – По лицу его, словно шрам, растянулась ухмылка. – Если не будешь паинькой в ближайшие дни, то я еще поразмыслю и, может, отправлюсь с вами.

Симон не мог поверить в свое счастье. Они с Магдаленой смогут провести несколько недель вместе, вдали от мест, где она носила клеймо дочери палача! И никто не будет их знать!

– Куизль, как мне вас отблагодарить? – прошептал Симон.

– Благодари не меня. Благодари его, – палач кивнул на Великого Бога Альтенштадта. – Он меня уговорил. Я ему уже две услуги оказал.

– Две услуги? – не понял Симон.

Якоб пожевал погасшую трубку, словно находился у себя дома, а вовсе не в церкви.

– Дерево у него на спине стало уже трухлявым, – начал он. – Позавчера плотник Бальтазар Гемерле должен был привести Иисуса в порядок. И ему недоставало куска хорошего дерева. Старого крепкого дерева, у которого больше шестнадцати веков за плечами…

До Симона стало постепенно доходить.

– Святой крест из Штайнгадена… – начал он.

Палач вытряхнул трубку о скамью.

– Мне удалось вытащить из огня небольшой кусочек. На память, скажем так. И он как раз подошел к спине нашего Спасителя.

Симон взглянул на распятие. Ему вдруг показалось, что по резному лицу Иисуса пробежала легкая усмешка.

Но, разумеется, ему только привиделось.

Несколько слов в заключение

Некоторое время тому назад я гостил в Хоэншефтларне, навещал свою 85-летнюю бабушку. Она живет в бывшем поместном доме с двадцатью комнатами. Каждая из них забита старинной мебелью, картинами и всевозможным хламом, который бабушка последние лет двадцать скупала на блошиных рынках Баварии. Вокруг усадьбы раскинулся чудесный сад, в доме есть также глубокий темный подвал и продуваемый всеми ветрами чердак. Там мы с кузеном когда-то спали, укрывшись толстыми одеялами. У каждой комнаты и у каждой вещицы в доме своя история.

Мы сидели на большой кухне, где в детстве я без конца читал под столом комиксы, и бабушка весь вечер рассказывала мне о моих предках, о Куизлях. О моем упрямом прапрадеде Максе Куизле, который в двадцатые годы прошлого столетия со всей семьей переселился в Бразилию; о моем двоюродном прадеде Эдуарде, который писал сказки и на которого я, видимо, так похож; о моей двоюродной прабабушке Лине, которая училась в мюнхенской Академии искусств и потом по уши влюбилась во французского художника; и о других моих многочисленных предках, которых я знаю лишь по выцветшим фотографиям и портретам. Бабушка рассказывала и рассказывала, пока у меня голова не пошла кругом от всех этих людей, историй и анекдотов.

После первой моей книги «Дочь палача» моя семья необычайным образом выросла чуть ли не до бесконечности. Мне то и дело звонят или пишут люди, которые тоже принадлежат к обширному роду Куизлей. Им хочется узнать про дальнего прадеда или давно забытую тетушку; вместе со мной они прослеживают долгую линию предков, и в какой-то момент мы приходим с ними к нашему общему прародителю, палачу Якобу Куизлю.

Каким именно человеком был этот Якоб, мы никогда не узнаем. В XVII веке он был палачом в Шонгау, одним из первых в продолжительной династии палачей Баварии – вот все, что я могу сказать о нем с уверенностью. В общем и целом я насчитал пока в нашей семье четырнадцать палачей.

В городских архивах Шонгау сведений об этом Якобе Куизле крайне мало. Сообщается, что однажды он убил волка; кроме того, в актах значится его дочь по имени Магдалена, там же вписаны его жена Анна Мария и близнецы Георг и Барбара. Было, правда, еще двое детей, но о них я в интересах сюжета умолчал.

Якоб Куизль дожил до внушительных 82 лет и только в возрасте 36 лет занял место шонгауского палача, которое прежде занимали его отец и дед. Чем он занимался до этого, неизвестно. Не исключено, что он прошел солдатом через все ужасы одной из самых жутких немецких войн. Его жена умерла спустя всего два месяца после его смерти. Полагаю, что семейная жизнь их была долгой и счастливой. Но тут я уже начинаю фантазировать.

Каждая книга сама находит свою тему. Второй мой роман – при этом изначально я его писать не собирался – стал, помимо всего прочего, книгой о религии. Она ослепляла верующих, и безумиям ее не было предела, но при этом в то тяжелое время, когда людям следовало бы разувериться в Боге, она давала им приют и утешение. Думаю, в книге о таком месте, как Пфаффенвинкель, с его бесчисленными монастырями, набожными жителями и красивейшими пейзажами, этой темы просто не избежать. А действительность порой бывает причудливее, чем любое представление о ней.