Дочь палача

На пыльном полу камеры она нарисовала пальцем знак, но тут же стерла его из страха, что кто-нибудь мог подглядеть. Потом нарисовала его снова.

Это действительно был один из ведьмовских символов. Кто нацарапал его на детях? Кто знал о нем?

Кто был истинной ведьмой в округе?

Внезапно ее осенила ужасная догадка. Марта снова стерла знак и медленно нарисовала его в третий раз. Неужели правда?

Несмотря на боль, она тихонько рассмеялась. Все так просто… Он все время был у них перед глазами, и все равно его не замечали.

Круг с крестом внизу… Ведьмовской символ…

В лоб ударил камень. На какой-то миг в глазах потемнело.

– Попалась, ведьма! – в камеру ворвался голос Георга Ригга. В темноте она лишь смутно видела его силуэт по ту сторону решетки. Он еще не опустил руку после броска. Рядом с ним храпел сторож пристани. – Ты еще и смеешься, поганка! Мы из-за тебя до сих пор здесь сидим! Признайся уже, что это ты подпалила склад и убила детей. Тогда город снова успокоится. Старая колдунья! Что ты там за знаки рисуешь?

Следующий камень величиной с кулак угодил в правое ухо. Марта осела на скамью. В отчаянии она еще пыталась стереть знак, но руки перестали ее слушаться. Она теряла сознание и погружалась во тьму.

Настоящая ведьма… Нужно сообщить Куизлю…

Церковный колокол пробил полночь, когда Марта, истекая кровью, упала на пол камеры. Она уже не слышала, как Ригг вопил и звал стражу.

Над крышами Шонгау разносился звон церковного колокола. Пробило полночь. Сквозь туман к кладбищу Святого Себастьяна крались две закутанные в плащи фигуры. Куизль подкупил одинокого караульного у Речных ворот бутылкой настойки. Старому часовому Алоизу не было никакой разницы, что понадобилось палачу и юному лекарю на улице в такое время. А ночи в апреле еще холодны, и глоток-другой пошел бы только на пользу. Потому он махнул им и осторожно запер за ними створки. Потом приложился к бутылке, и по животу сразу же растеклось приятное тепло.

В городе палач и лекарь пошли по узкому и безлюдному Куриному переулку. В это время никому из горожан не разрешалось находиться на улице. Вероятность встретить сейчас одного из двух ночных часовых была ничтожной, но все же они избегали приближаться к рыночной площади или широкой Монетной улице, по которой днем и вечером ходило большинство жителей.

Они спрятали фонари под плащами, чтобы никто не заметил подозрительного света, и теперь их окружала непроницаемая тьма. Несколько раз Симон спотыкался о сточный желоб или неубранную кучу мусора. При этом он умудрялся не падать и ругался вполголоса. Когда юноша снова наступил в содержимое чьего-то ночного горшка и готов был разразиться потоком ругани, палач развернулся к нему и крепко ухватил за плечо.

– Господи, тихо! Или хочешь, чтобы вся округа прознала, что мы тут трупы откапываем?

Симон подавил свой гнев и поплелся дальше сквозь темноту. В Париже, как он слышал, улицы освещались фонарями. Весь город ночью превращался в сплошное море света. Лекарь вздохнул: пройдет еще немало лет, прежде чем по Шонгау можно будет ходить после наступления темноты и не бояться при этом наступить на кучу помета или налететь на стену дома. Приглушенно ругаясь, он заковылял дальше.

Ни он, ни палач не заметили, что в некотором отдалении за ними следовала еще одна тень. Она пряталась за углами домов, жалась в нишах и продолжала красться, только когда палач с лекарем двигались дальше.

Наконец Симон увидел впереди мерцающий свет. В окне церкви Святого Себастьяна мерцала свеча, которая до сих пор не погасла. Света хватало как раз, чтобы сориентироваться. Возле церкви находились тяжелые решетчатые ворота, ведущие на кладбище. Куизль надавил на ручку и выругался. Пономарь знал свои обязанности. Ворота были заперты.

– Придется перелезать, – прошептал Якоб.

Он перебросил короткую лопатку, которую нес под плащом, через ограду. Потом забрался на стену высотой в человеческий рост и спрыгнул с другой стороны. Симон услышал тихий шлепок. Он глубоко вдохнул и стал втаскивать свое тощее тело на стену. Дорогой кафтан истерся о камни. Наконец Симон уселся наверху и оглядел оттуда кладбище.

У некоторых могил зажиточных горожан тускло догорали свечи, но в целом виднелись лишь смутные очертания крестов и могильных холмов. В дальнем углу, примыкая к городской стене, стояла маленькая костница.

В это мгновение в одном из домов Куриного переулка зажегся свет. Со скрипом отворились ставни. Симон сорвался со стены и с приглушенным воплем рухнул на свежую могилу. Потом осторожно посмотрел наверх. В освещенном оконном проеме появилась служанка и выплеснула ночной горшок. Похоже, она его не заметила. Вскоре окно снова закрылось. Симон стряхнул с кафтана влажную землю. Хоть приземлился мягко, и то слава богу.

Тень, следовавшая за ними, прижалась к арке ворот и наблюдала за двоими на кладбище.