Дочь олигарха

Наступает вечер вторника, остается всего несколько недель до того дня, когда они разъедутся на Рождество. Все говорят о поездке в Кембридж, запланированной на следующую субботу, и о дискотеке, на которой, конечно, мальчиков не будет, но зато девочкам разрешат самим выбирать музыку. После того случая в Стивенидже все слушают Азилию Бэнкс, но ходят слухи, что учителя собираются удалить из плейлиста всех исполнителей с маркировкой E[14]. Уже почти девять. Все болтаются без дела, скоро спать. Лисса складывает свое нижнее белье в сумку с длинными ручками для завтрашней стирки. Мешает вместе темные и светлые вещи, потому что ей плевать. Таш надела наушники и читает французский “Вог”. Из туалета появляется Бьянка, она полностью одета и даже накинула сверху школьный плащ. У нее никогда не бывает открыто ничего сверх самого необходимого. Всегда в одежде. Даже спит она в странной белой пижаме. Но плащ в помещении обычно все-таки не носит.

– Ти куда? – говорит Тиффани.

Тиффани в Англии уже почти пять лет, но французский акцент у нее все такой же. Она слишком ленивая, слишком француженка и, по правде говоря, просто слишком охренительно крутая, чтобы отрабатывать английское произношение, поэтому произносит все слова так, как будто бы они – французские. Грассирует, проглатывает звук “н”, а слова “нет” и “да” превращаются у нее в долгое страстное рычание.

– Да, куда это ты? – спрашивает Таш. Она переняла акцент Тиффани, и некоторые английские девочки – тоже. Куда это ти?

– К директору домой, – говорит Бьянка.

– Опять? – удивляется Лисса. – Как-то странно. Из-за чего на этот раз?

Бьянка пожимает плечами, как маленькая птичка, которая еще не научилась летать, или как моль, чьи крылья до сих пор перемазаны клезью и прочим мусором, оставшимся от личинки.

– Уи, что ты натворила, Осеан?

Осеан – это французская версия имени “Ханна”. Манон – французская версия “Эмили”. А может, наоборот. Суть в том, что Ханна и Эмили были самыми популярными именами у быдла в год, когда они родились. В более старые времена такими именами были Шерон и Трейси. Во французском таким распространенным у быдла именам соответствуют Осеан и Манон. А в русском какое-то время у народа была мода называть девочек Людмила и Нинель. Наташину мать зовут Людмила. Таш напрягает память, пытаясь вспомнить, как зовут в России девочек ее возраста. Но, похоже, уже забыла.

– Я оскорбила мисс Эннабел. Типа, послала ее нахрен.

– Pourquoi?

– Parce que… Потому что она сказала, что я слишком худая для балета, – вздыхает Бьянка. – Как будто такое вообще бывает. Но я ведь не виновата в том, что худая. Я без остановки что-нибудь ем.

– Ты ведь классно танцуешь!

Это правда. Бьянка танцует слишком классно для того, чтобы заниматься вместе с остальными. Она снова пожимает плечами и будто по волшебству растворяется в холодной ночи.

После этого из соседней двери выходит Рейчел и ведет всех в туалет – показать огромную какашку, которая там лежит. Никто из них в жизни не видел такой здоровенной. Ни у кого даже собаки такой нет, которая могла бы навалить кучу вроде этой. По форме она напоминает ядерную подводную лодку. Неясно, сама ли Рейчел произвела ее или это чья-то еще.

– Бьянка? – спрашивает кто-то.

– Такое в Бьянку не поместилось бы, – возражает Лисса.

Кто-то спускает воду в туалете, но какашка остается на прежнем месте.

Все плетут фенечки. Син-Джин покупает нитки для вышивания в галантерейном магазине в Стивенидже. Делается это так: выбираешь три цвета, которые тебе нравятся, и отмеряешь от каждой нити по два длинных отрезка. Потом связываешь все шесть отрезков одним узлом и с помощью английской булавки…

– Девочки, – кричит Син-Джин, – девочки, я же вам говорила: ^{НЕ НАДО}прикалывать булавки к колготкам!

Они уже несколько дней ходят по школе с обрезками разноцветных нитей, свисающих с колготок и юбок. В таком вот виде их и вызывают в кабинет директора: Таш, Тиффани, Рейчел, Лиссу, Дэниель и Доню.

– Ладно, – говорит Син-Джин. – Сейчас откреплять некогда. К тому же вряд ли доктор Мун обратит сегодня на это внимание. Давайте. Быстро.

Сесть не на что, поэтому все они стоят перед большим столом красного дерева, и из ног у всех торчат обрывки ниток, как у заброшенных игрушек. На деревянных панелях, которыми обит кабинет, висят мрачные картины. Ни на одной из них не изображена принцесса Августа. Это все мужчины, верхом на лошадях.

Доктор Мун – старый важный господин, который выглядит точь-в-точь как все остальные старые важные господа. Его тело – мешок, набитый мертвыми котятами, а кожа – пыльная антикварная редкость. Ходит он, всегда выразительно прихрамывая, потому что как-то раз попал ногой в крысоловку в колониальной дыре, где служил его отец. В общем, он – иной вид, таких полагается уважать и почитать, и…

Он делает глубокий вдох.

– Доброе утро, девочки.

Повисает неловкая пауза. У директора на лице читается страдание – то ли ему действительно плохо, то ли он просто хочет, чтобы это читалось у него на лице.