Дочь обмана

— Я не могу не делать этого. И никогда не смогу. Она была в таком смятении, когда выбежала из дома. Разумеется, не из-за боязни потерять мою любовь. Нет, она боялась потерять свою удобную обеспеченную жизнь. Конечно, она могла поехать в Карефур, но именно от этого она и убежала когда-то, и меньше всего ей хотелось туда возвращаться. Можно было опять поехать в Париж и стать профессиональной натурщицей. Но для этого она была слишком ленива и расточительна. Хотя стремление к надежному браку казалось необычным при ее характере.

— Жерар, — сказала я, — все это в прошлом. Ее нет. Ты должен забыть о ней и прекратить терзать себя. Выброси это из головы.

— Так же, как ты — Родерика.

Я промолчала, и он сказал:

— Видишь, давать советы всегда легче.

— Да, наверное, ты прав. Как говорится, чужую беду рукой разведу…

— Я должен забыть Марианну. Ты должна забыть Родерика. Ноэль, может быть мы сумеем это сделать вместе?

— Вместе?

— Да. Я очень привязался к тебе. Эти дни, которые мы провели здесь вместе, были для меня самыми прекрасными. Почему бы нам и дальше не быть вместе?

— Ты имеешь в виду…?

— Я имею в виду, почему бы тебе не выйти за меня замуж? Я стал совершенно иначе относиться к жизни, относиться ко всему… с тех пор, как ты приехала. Я знаю, ты не перестанешь думать о Родерике. Но он ушел из твоей жизни. И никогда не сможет вернуться. Ты не можешь вечно оплакивать эту потерю. Ты должна начать сначала. Это шанс для нас обоих.

Он умоляюще смотрел на меня. Наша дружба и впрямь становилась все крепче, мы научились понимать друг друга. С ним я не испытьшала такую боль от моих воспоминаний.

Но в мире существовал только один мужчина, за которого я бы хотела выйти замуж, и если наш брак с ним не невозможен, это еще не означало, что я легко соглашусь на другой вариант.

И тем не менее, мне нравился Жерар. Ему я обязана самыми приятными часами моей жизни с тех пор, как я потеряла Родерика.

Я была в растерянности, и он это видел.

Он взял мою руку и поцеловал ее.

— Ты в нерешительности, — сказал он. — Но это все-таки лучше, чем решительное нет. Значит, сама мысль об этом не вызывает у тебя отвращения.

— Нет, конечно же, нет. Ты мне нравишься, Жерар. Я всегда с удовольствием прихожу к тебе в студию. Но я не могу решиться. Я считаю, это было бы нечестно по отношению к тебе. Ты знаешь, я любила Родерика. Я все еще люблю его.

— Но он понял, что нужно продолжать жить. Теперь он женат.

— Я думаю, он сделал это из жалости к Лайзе. Из сострадания.

— Как бы то ни было, но он женился. Подумай о том, что я тебе сказал. Ты должна понять, что так лучше… для нас обоих. Подумай об этом, пожалуйста, хорошо?

— Да, Жерар. Я подумаю.

Я много думала об этом. Его слова не выходили у меня из головы. Я очень привязалась к Жерару, привыкла к его образу жизни. Мне доставляло большое удовольствие готовить для него еду. И сейчас, после его слов, меня охватило желание заботиться о нем, успокаивать и утешать его. Мне хотелось, чтобы он навсегда избавился от чувства вины в смерти Марианны.

По-своему я любила его. Возможно, если бы я никогда не знала Родерика, этого мне бы показалось достаточным. Но Родерик был в моем сердце. Воспоминания о нем никогда не оставят меня. Я знала, что до конца своих дней буду мечтать о нем.

И все же, мне нравился Жерар.

Я продолжала думать о его предложении.

Как и раньше, я ходила к нему в студию. Там как всегда было множество гостей — одни уходили, другие приходили, шли обычные разговоры. Но они приобретали немного другой оттенок. Постепенно это стало менять общую атмосферу. Я ощущала беспокойство, молодые люди яростно спорили, выясняя несходство взглядов.

— Куда ведет нас император? — спрашивал Роже Ламон. — Он возомнил себя тем, кем был его дядя. Что ж если он не станет осторожнее, он и кончит там же, на острове Святой Елены.

Роже Ламон, ярый антироялист был молод, догматичен и непримирим в своих взглядах.

— Если бы все думали так, как ты, вторая революция нам была бы обеспечена, — отвечал Жерар.

— Я бы освободил Францию от этого Бонапарта, — возражал Роже.

— И привел бы к власти нового Дантона, нового Робеспьера?

— Я бы отдал власть народу.

— Это уже было однажды, помнишь? И что из этого получилось?

— Император — душевнобольной человек, у него навязчивая идея величия Франции.

— Да бросьте, в конце концов все уладится, — говорил Ларе Петерсон. — Вы, французы, любите пошуметь. Пусть они занимаются своим делом, а мы — своим.

— Увы, — напомнил ему Жерар, — это касается нас всех, и их дело — это и наше дело. Мы живем в этой стране, и ее судьба — наша судьба. В стране тяжелое финансовое положение. Отсутствует свобода печати. И, я считаю, император должен проявить сдержанность в этом конфликте с Пруссией.

Так они могли спорить часами. Ларе Петерсон демонстрировал явное отсутствие интереса к теме. Он прерывал их, пытаясь перевести разговор на другую тему. Ларе ассказал о некой мадам де Вермон, заказавшей ему свой портрет.

— Она близка ко двору. Держу пари, что скоро мне будет позировать сама императрица.

Роже Ламон презрительно хмыкнул, и Ларе обратился ко мне: