Жак, пользуясь тем, что его никто не видит, посмотрел на нее с выражением неизмеримой любви; больше всего на свете ему хотелось заключить ее в объятия и прижать к сердцу.
Но у Жака тоже была сильная воля, и он поклялся не отступать.
Он вынул из кармана флакон и дал ей понюхать.
Как ни болезненна была рана, она принесла с собой облегчение. Ева вновь открыла глаза, не произнесла ни слова, но слезы ручьями текли у нее по щекам; она прошептала:
— О, как я счастлива. Что же случилось?
— Ева, вспомните: я оставляю вас одну. И он вышел.
Ева и Жак увиделись только за обедом и больше не говорили о причине, которая привела в Аржантон г-на Дидье. Только темные круги под глазами у Евы день ото дня становились все больше. Лицо ее становилось бледнее и бледнее, и два или три раза Жак Мере на цыпочках подходил к двери ее комнаты и слышал, как она плачет.
Желая вернуть разговор к этой теме, он, казалось, терялся перед Евой, смущенно бормотал несколько невнятных слов, словно боясь причинить ей большое горе и потребовать от нее то, что выше ее сил; поэтому она сама пришла ему на помощь.
Однажды вечером, заметив, что он взволнован сильнее обычного, она встала перед ним на колени, взяла его за руки и сказала:
— Мой друг, вы хотите мне что-то сказать и не решаетесь. Прошу вас, скажите мне все без утайки, даже если это мой смертный приговор. Вы ведь знаете, как мне дорого все, что исходит от вас.
— Ева, — сказал Жак, — нам надо расстаться на несколько дней.
Она вздрогнула и грустно улыбнулась:
— Жак, наша разлука началась в тот день, когда вы меня разлюбили.
— И все же, — сказал Жак, — если вы хотите, мы не расстанемся даже на эти несколько дней.
— Каким образом? — живо спросила она.
— Я еду в Париж за покупками, моя избранница — сирота, и у нее нет родственницы, которая могла бы помочь мне выбрать для нее подарки.
— Что с того, Жак, — сказала Ева с болью в сердце, но по-прежнему сдерживая свои чувства, — разве я не с вами?
— По правде говоря, — сказал Жак, — если бы вы согласились сопровождать меня в путешествии, то оказали бы мне большую услугу.
— Я готова, Жак, чем больше страданий вы мне причините, тем скорее Бог меня простит и вы тоже.
— Если же эта жертва вам не по силам… — начал Жак.
— Есть только одна вещь, которая мне не по силам: разлюбить вас.
— Ева!
— Простите, но из всех обещаний, какие я вам дала, это обещание труднее всего сдержать, будьте снисходительны ко мне, мой друг. Когда мы едем?
— Завтра вечером, если вам угодно.
— Я в вашем распоряжении. Завтра к вечеру я буду готова.
Жак послал заказать места в дилижансе. На следующий день он съездил в замок Шазле и в лесной домик, который был достроен и ожидал хозяев, а вечером выехал вместе с Евой в Париж.
В ту эпоху дорога от Аржантона до Парижа занимала два дня. Они приехали в семь часов вечера.
Была середина июня, то есть самая благодатная пора; в этот час на улицах было светло как днем. Жак подозвал фиакр, посадил в него Еву, сел сам и крикнул кучеру:
— Гостиница «Нант».
Ева вздрогнула; ее взгляд говорил: «Вы твердо решили не щадить меня».
Казалось, Жак не обратил внимания на этот взгляд: он сердечно пожал Еве руку и сказал:
— Ева, вы доброе создание; на ваше слово можно полагаться как на слово мужчины.
Как Ева ни пыталась совладать с собой, чем ближе они подъезжали к гостинице, тем сильнее она дрожала.
Жак спросил, свободны ли две комнаты, которые он занимал раньше. Они были свободны.
У подножия лестницы ноги у Евы подкосились. Жак, как уже однажды было, взял ее на руки и отнес на антресоли.
— Я была здесь так счастлива: я думала, что умираю, — сказала Ева, входя в свою комнату.
Она села на кровать, положив руки на колени и опустив голову, в глазах ее стояли слезы.
— Простите, но почему вы меня сюда привезли? — спросила она.
— Потому что я всегда останавливаюсь в этой гостинице, — ответил Жак, — я так привык.
— Только поэтому? Не для того, чтобы меня помучить?
— Почему вы так говорите, Ева? Это самые обычные комнаты, какое они имеют отношение к тому, что произошло?
— Вы правы, Жак, но вы не можете помешать мне вспоминать. В этом камине пылал яркий огонь, ковер был весь мокрый, повсюду валялась разорванная одежда; вы меня уже разлюбили, но хотя бы еще не ненавидели.
— Я никогда не ненавидел вас, Ева. Я вас жалел. Все упреки, которые я вам высказывал, прежде всего заслужил я сам. Я сам во многом виноват. Я чересчур заботился о совершенстве вашего тела; я мало пестовал вашу душу. Это моя ошибка, это моя большая ошибка. Но не будем об этом. Чем вы хотели бы заняться нынче вечером, Ева? Вы хотите куда-нибудь пойти или предпочитаете остаться здесь и смотреть в окно?
— Я хочу остаться здесь, — сказала Ева, — и заглянуть в свою душу. Не бойтесь, мне не будет скучно: в ней живут воспоминания, которых хватит на века. Но довольно об этом, Жак, я не хочу вам докучать, это разбивает мне сердце. У вас есть мерки для платьев, которые вы хотите заказать?
— Нет, но я постараюсь найти особу, которая одного роста с моей невестой.