Дочь колдуньи

Она послала меня с Ханной в амбар поставить блюдце с молоком для мышей, которые поедали наш бесценный запас зерна. Мыши придут пить молоко, а живущие на сеновале кошки полакомятся завтраком из шерсти, зубов и хвоста. Я с живым интересом наблюдала за блюдцем с молоком, надеясь стать свидетелем кровавой драмы в миниатюре, и за пытающейся высвободиться сестрой. Я уговаривала себя, что привязала Ханну, чтобы ее не лягнула лошадь, но на самом деле мне просто надоело, что она постоянно за меня цепляется и зовет к себе. Она рвалась с привязи, но я решила быть строгой и не обращала внимания на ее просьбы снова взять ее на руки. Я слышала, как Том работает в стойлах, меняя соломенную подстилку. Всякий раз, когда он поднимал вилы с соломой, в воздух взлетали мелкие пылинки, от чего он чихал без остановки. Том согнулся вдвое, уперся руками в колени и разразился приступом чиха, разбрызгивая вокруг себя слюну. Я насчитала девять чихов, но тут услышала разгневанный голос матери, доносившийся со стороны кукурузного поля. Эндрю только что закончил доить корову и от страха чуть не перевернул подойник. Чаще всего такой голос означал, что сейчас кому-то не поздоровится.

Мы втроем бросились бегом из амбара. Том прихватил с собой вилы, думая, что на мать напали индейцы. Нам был слышен только ее голос, и поначалу мы не видели, что ее так рассердило. Мать стояла к нам спиной, уперев руки в боки. Потом обернулась, и мы увидели желтовато-коричневую корову, которая безмятежно давила кукурузные стебли, чтобы добраться до початков. За ней стоял теленок и смотрел на нас большими влажными глазами. Должно быть, они паслись на нашем поле довольно долго, возможно с раннего утра, так как оставшиеся неубранными початки были побиты. Корова посмотрела на мать с удовлетворением, и маленький медный колокольчик на ухе животного тихо зазвенел. Потом она вновь принялась жевать, несмотря на материнские крики и хлопанье в ладоши. На колокольчике были выгравированы буквы «С. П.». Мирный хруст стеблей под копытами прервал громкий плач Ханны. Мать поджала губы, нахмурилась и сказала, обращаясь ко мне:

— Сара, возвращайся в амбар и, после того как отвяжешь сестру, принеси мне веревку. Да поживей. Сегодня мы нанесем визит хозяину Престону.

По пути в амбар я прикидывала, как улучить минутку, чтобы заглянуть в дом и взять печенье. Мы еще не завтракали, и мой желудок сводило от голода. Я отвязала Ханну и, оставив ее на попечение Эндрю, побежала на кухню и спрятала печенье у себя в фартуке. Немного подумав, взяла еще одно, потому что мать пекла очень твердое печенье, которое плохо разламывалось на равные части. Если действовать быстро и не зевать, то можно тайком съесть одно печенье самой, а второе щедро предложить матери. Корова пошла за матерью, не особо сопротивляясь, так как кукуруза на нашем поле кончилась, а я следовала за ней, подгоняя теленка прутом, чтобы не отставал. Сэмюэль Престон был нашим соседом. Его земля располагалась к югу, за постоялым двором Чандлера и домом Томаса Осгуда в долине Престона. Он занимал в городе прочное положение, владел десятью акрами, но одинаково плохо следил как за своими домочадцами, так и за домашним скотом. В июле отец нашел одну из коров Престона в овраге с ежевикой, с исцарапанными до крови ногами и выменем. Он освободил ее из колючих кустов и несколько дней лечил ее раны пивом, смешанным с медвежьим жиром. Корову вернули Престону целой и невредимой, но молоко она давать перестала. Сэмюэль Престон не только не поблагодарил нас, но обвинил в том, что мы нарочно держали у себя корову, чтобы забирать молоко.

По дороге я незаметно отламывала кусочки печенья, спрятанного в фартуке, и клала их в рот, не сводя глаз с матери, которая с решительным видом шагала впереди. Вечер был прохладный, над полями стлался туман, но солнце вздымало его волны, подобно тому как прилив с легкостью поднимает стоящую в бухте армаду кораблей. Деревья и луга были еще зелеными, но я заметила, что тут и там края дубовых ветвей опалены желтым. Вдоль дороги росли вязы и ясени, и их переплетенные ветви закрывали свет, точно перевернутый темно-зеленый котел. Кардиналы и вороны настороженно кричали пронзительными голосами в своих шатких зеленых шатрах. Ароматный воздух касался кожи, как теплая и влажная фланель, и я замедлила шаг, чтобы поковырять дорожную пыль башмаком. Мать напевала, что случалось нечасто, и ее голос, с едва заметной хрипотцой, звучал печально и нежно. Вскоре она тоже замедлила шаг, окинула взглядом зеленый свод из ветвей, траву под ногами, оглянулась на меня и улыбнулась. В этой улыбке не было безграничной радости, но все же в ней было удовольствие. Она подождала, пока я подойду, и спросила:

— Ты знаешь, какой сегодня день, Сара?

Я немного подумала и ответила:

— Кажется, вторник.