Дочь Хранителя

   Ну это уж слишком! Смотреть ему там не на что! Не то что за лафию обиделась, за себя - у майлы-то фигура практически как у меня, а грудь даже чуть побольше. А ему, выходит - не на что? Ему, значит, такие нравятся, как та девка с рынка?

   - Ой, простите, принц! - меня от злости едва ли не разорвало. - Я и забыла, что ваш любимый размер - два арбуза - как у этой вашей Мелисы!

   В гневе даже имя той потаскухи вспомнила.

   Оказывается не совсем правильно.

   - Миласа, - с ухмылкой уточнил эльф. - Ее зовут Миласа. И роскошная грудь не единственное ее достоинство.

   Достоинство? Он мне здесь достоинства портовых девок расписывать будет? Хам! Сволочь! Еще и улыбается так бесстыже, так самодовольно, что сил нет это больше терпеть.

   - Милли ко всему прочему...

   Милли? Это он ее так зовет? Ласково и нежно?

   Все!

   Даже не дослушав, что там ко всему прочему умеет пышногрудая Милли, подлетела к нему и сделала то, о чем мечтала, едва он появился в нашем доме: замахнулась со всей своей силой, намереваясь залепить по наглой смазливой физиономии...

__________

   Иоллар недоумевал. Ну лафия, так лафия, он-то тут при чем? Звал он ее что ли? И с чего Галла вдруг решила, что он собирался тащить эту нежить в кусты, когда он только ее и ждал, и лишь о ней одной все это время думал? Сдались ему эти русальчатые суккубы! Да еще и Милли за какими-то демонами приплела.

   И тут его осенило: да она же ревнует! Его ревнует! Сразу даже не поверилось, но с другой стороны, с чего еще так неистово сверкать глазищами и сжимать кулачки. А если ревнует, значит...

   - Ее зовут Миласа, - поправил он, наслаждаясь залившим ее щечки гневным румянцем. - И роскошная грудь не единственное ее достоинство.

   О боги! До чего же дивное ощущение! Ни одна женщина не смотрела на него так как она сейчас. Столько злости, столько ярости, столько... Страсти?

   - Милли ко всему прочему...

   Он хотел, чтобы эти глаза вспыхнули еще ярче.

   Но, кажется, переборщил.

   Галла резко шагнула вперед, и ему пригодилась вся его ловкость и сила, чтоб перехватить в запястье занесенную для удара руку. А потом он просто притянул ее, все еще злящуюся, отчаянно пытающуюся вырваться, к себе и сделал то, о чем мечтал еще с той самой ночи - наклонился и поцеловал прямо в сердито сжатые губы...

__________

   Сквозь густую зеленую листву пробивались яркие лучи не по-весеннему жаркого солнца. Чуть слышно журчал ручеек, перекатывая по гладким камешкам серебристые струи чистой прохладной воды. Из-под старой ели выбралась семейка ежей, и теперь пять колючих комочков деловито шуршали в высокой траве, откуда поспешно, без лишнего кваканья ускакали три изумрудно-зеленые лягушки. В ветвях деревьев перекликались птицы и время от времени их звонкие голоса перекрывала дробь устроившегося на морщинистом стволе векового дуба дятла.

   И никому из них, ни солнцу, ни ручью, ни птицам, ни ежам, ни лягушкам, так же как привязанному поодаль керу, лениво пережевывающему сочную молодую поросль, абсолютно не было дела до маленькой полянки, окруженной колючим кустарником.

   И только устроившаяся на пне лафия, выбиравшая бормоча проклятия листья и ветки из длинных, спутавшихся волос, подняла на миг голову, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь, а может и всей сущностью своей ощущая в ароматном лесном воздухе нечто хорошо ей знакомое, и обижено поджала пухлые губки.

   - Другим, значит, нельзя, - проворчала она. - А сама-то? Чародейка!