Дочь императора

Его слепая ненависть к дворянству, побуждавшая его на такие жестокости и запятнавшая кровью его храбрость и военные таланты, была в значительной мере вызвана непреодолимой преградой, которую его низкое происхождение ставило между ним и дочерью императора, а также ревностью к счастливым соперникам. Иеклейн слушался только своих страстей. Очень может быть, что родившись в другом сословии, молодой трактирщик защищал бы привилегии дворянства с такой же несокрушимой и дикой энергией, с какой теперь нападал на них; или, вернее, на людей, пользовавшихся ими. Гордость и честолюбие, мучившие его, еще более разжигали страсть, которую внушала ему прекрасная и. знатная графиня Гельфенштейн. Поэтому можно подумать, что почувствовал он, когда случай неожиданно сделал его невидимым зрителем туалета графини.

У Маргариты были великолепные волосы; они распались до пола шелковистыми волнами по белым плечам и по спинке кресла, на котором они сидела. В Рорбахе заговорила страсть: он отдал бы жизнь, чтобы быть на месте служанки, бравшей в руки эти благовонные волосы.

– Скорее, Урсула, – сказала Маргарита, которой хотелось остаться одной со своими грустными думами.

Служанка проворно кончила головной убор и удалилась.

Когда дверь затворилась за ней, Маргарита положила голову на руку и стала думать о любимом муже, судьба которого тревожила ее день и ночь.

Вдруг она вскочила и с ужасом вскрикнула. У ног ее стоял какой-то мужчина: она не заметила, как и откуда он вышел.

– Кто вы такой? Что вам нужно? – спросила она, в первую минуту не узнав Иеклейна.

– На что вам знать мое имя? – отвечал он. – Вы прекрасны, и я люблю вас.

– Иеклейн? – вскричала Маргарита, узнав его, и бросилась к двери, чтобы позвать на помощь.

– Зовите, если хотите, – хладнокровно сказал он, – предупреждаю только, что первый крик ваш будет смертельным приговором для графа Гельфенштейна.

– Так он жив! – радостно вскричала Маргарита, забыв даже страх, который внушал ей Иеклейн.

– Да, сударыня.

– Где он?

– В нашем лагере, в плену у Сары.

– О! Боже мой! Боже мой!

– Его жизнь зависит от моей жизни, подумайте об этом. Если кто-нибудь из дворян узнает о моем присутствии здесь, то даже вы, несмотря на вашу власть, не в состоянии будете спасти меня от смерти; но если я к ночи не вернусь в лагерь, то вашему супругу не видать завтра солнечного восхода.

Графиня с отчаянием, скрестила руки и заперла дверь, которую только что отворила.

– Иеклейн, – сказала она, возвращаясь к трактирщику, на которого не смела поднять глаз, так пугали ее его пламенные взгляды, – я богата и для спасения супруга пожертвую всем своим имуществом. Я знаю, что вы имеете большую власть над крестьянами. Спасите графа, и я вымолю вам прощение, сделаю вас богатым. Наконец, скажите сами, чего вы желаете.

– Чего я желаю? – отвечал он хриплым голосом, приближаясь к ней.

– Иеклейн, – с достоинством сказала графиня, – эти слова…

– Эти слова не приличны сыну бекингенского трактирщика, не правда ли? – прервал молодой человек с горестью. – Слова, которые тешат благородную даму, когда их произносит дворянин, противны ей в устах холопа; но ведь они одни и те же. Если бы вы, графиня, могли читать в сердцах, вы узнали бы, которое пламеннее и преданнее.

– Довольно, – сказала Маргарита, снова направляясь к дверям.

– Зовите! – сказал он дерзко. – Я не боюсь смерти, а мысль, что мой соперник, не взирая на все свои титулы и вашу любовь, скоро последует за мной, усладит мой последний час. Боже! Неужели графиня вы думаете, что храбрость и энергия существуют только под рыцарскими доспехами? Если Бог, наградивший вас такой красотой, запретил мне любить вас, то зачем же дал он мне глаза, чтобы я мог видеть вас, уши, чтобы слышать, сердце, чтобы обожать вас?

– Иеклейн, – прошептала графиня, которую удерживала только мысль об опасности, грозившая ее мужу, – оставим в покое вопросы о титулах и происхождении; они раздражают вас, а для меня имеют так мало значения, что я даже не знала ни звания, ни имени мужа, когда отдавала ему сердце.

– Я любил вас прежде его, графиня.

– Вы любили тогда Марианну, вашу милую, кроткую сестру, которая так любит вас, бедняжка; и вы должны были платить ей тем же за ее преданность и постоянство.

– Клянусь, я всегда любил ее как сестру, как друга. В восемнадцать лет кто не увлекается… Но клянусь вам небом и адом, я никого не любил кроме вас… Когда подумаю, что вам может казаться, будто я люблю Марианну, не могу удержаться от чувства досады и почти ненависти!

– Бедная девушка, – прошептала графиня, – ваше поведение с ней…

– О да! Я виноват! Я знаю, ваши упреки – ничто в сравнении с мучениями моей собственной совести! Но что же мне делать? Мое сердце наполнено вами, и все остальное мне противно. Я отдал бы полжизни за то только, чтобы суметь выразить вам хотя бы половину той страсти, которая терзает мое сердце.