Дочь Голубых гор

Подняв голову, она увидела, что на нее смотрит только что проснувшийся Кажак.

– Здесь хорошо… очень красиво, – проговорила она, и по его глазам поняла, что он доволен.

Кажак проснулся в прекрасном расположении духа. Он много говорил, шутил, стараясь рассеять мрачное настроение Дасадаса и Аксиньи. Да, верно, Басл мертв, но бледный волк уже не преследует их. С такой раной это вряд ли возможно.

– Мы потеряли много братьев, – сказал он. – Никто не минует смерти. Но, пока мы живы, будем жить.

Они поели сушенины, выпили по нескольку глотков воды и поскакали на восток; впереди всех ехал Кажак, постукивая пятками по бокам своего серого коня.

Однако они не могли выдержать такой темп целый день и в конце концов перешли на шаг, чтобы лошади могли отдышаться.

Кажак повернулся к Эпоне.

– Почему ты улыбаешься?

– Я слушала, как поют птицы. Прежде они никогда мне так не нравились.

– Ты знаешь какие-нибудь песни? О конях, о ветре, о ковыле?

– Таких песен у моего племени нет.

– О чем же вы поете?

– Мы поем песни духов, песни об истории нашего племени. Мы поем, для того чтобы не забыть никаких важных событий, случавшихся с нашим племенем.

Кажак нахмурился.

– Это плохой обычай. Прошлое лучше забывать. Проходит день, наступает ночь, а там и новый день. Скачи, не оглядываясь назад.

– Но прошлое не умирает, – возразила она. – Оно влияет на все, что мы делаем, да и на нас самих. – Она решила, что лучше всего не объяснять, что минувшее – один из миров и что друиды могут посещать другие миры.

Может быть, в конце концов, он и прав: скачи не оглядываясь. Не поворачивай головы, не то ты увидишь мертвых крестьян в их поле, или твой покинутый дом и подруг, или те…

– Почему ты сам не поешь? – отвлекаясь от своих мыслей, торопливо спросила она предводителя скифов.

Он хохотнул.

– Если Кажак будет петь, все лошади разбегутся.

– А Дасадас и Аксинья?

– Они мало-мало поют, еще лучше танцуют. Но лучше всего – скакать на коне. Скакать на коне – всегда лучше всего. Только фракийцы все время наслаждаются музыкой.

И все же он попросил ее спеть. Он хочет насладиться и ее пением.

Они ехали бок о бок, так что головы их лошадей качались в одном ритме. Аксинья и Дасадас ехали на несколько шагов позади.

По настоянию Эпоны, Кажак начал рассказывать об обычаях своего народа, и ветер относил его слова к двоим едущим позади.

Аксинья не слушал этого разговор, но Дасадас прислушивался, внимательно ловя звуки голоса Эпоны. В маленьком отряде скифов он был самым младшим; прошло всего несколько лет с тех пор, как закончилось его отрочество; он был могучего сложения, с чертами, словно высеченными резцом ваятеля, и тяжелой копной русых волос. После исцеления фракийской лошади Дасадас наблюдал за Эпоной так же внимательно, как Аксинья выискивал глазами какую-нибудь дичь. Он замечал все ее жесты. Прислушивался ко всем ее словам.

Вот и сейчас он с какой-то мрачной страстью глядел на ее затылок.

В первое время Дасадас, как и его друзья, считал, что кельтская женщина – только лишнее для них бремя, и осуждал Кажака за то, что тот взял ее с собой. С большим удивлением наблюдал он, как девушка прижималась всем телом к охваченной бешенством, умирающей лошади, не страшась ее ног, наносящих смертельно опасные удары копытами. Одним своим присутствием и своей волей Эпона каким-то образом сумела устранить последствия сильного отравления. В глазах Дасадаса это было нечто большее, чем волшебство, ему казалось, будто некая богиня снизошла на землю.

Он был потрясен и озадачен. Отныне Эпона была для него не просто женщиной. Она была сверхъестественным существом, обладательницей неведомых способностей. Она представлялась ему одновременно ужасной и прекрасной. Его глаза неотрывно следили за ней; ею были заняты все его мысли.

Эпона, Эпона, Эпона, скачущая на лошади, как не скакала до нее ни одна женщина: голова откинута назад, желтые волосы развеваются по воздуху, этот смех, как будто идущий от самого сердца; Эпона, молчаливая и замкнутая, размышляющая о каких-то тайнах; Эпона, неуловимая, точно ветер в Море Травы.

Эпона, Эпона.

– Жалко, что нам пришлось похоронить Басла, как семя, сунув его в яму, – говорил Кажак. – Из него не будет вырастать хорошая трава, корм для лошадей. – Его глаза поблескивали. Когда Кажак был в хорошем настроении, он мог шутить даже по поводу смерти друга. Он излил свою скорбь в ту ночь, когда погиб Басл: и он, и все остальные кололи мочки ушей кинжалами, громко выкликали имя усопшего, обезумев от горя, рвали на себе волосы и одежды.

Но после того, как они уехали оттуда, все это осталось в прошлом.

– Если бы Басл умер в Море Травы, среди народа, почитающего лошадей, – сказал Кажак Эпоне, – ему бы устроили пышные похороны. Мы строим деревянный дом, чтобы достатойно почитать своего брата, товарища, сорок дней справляем поминки и скорбим. Затем мы хоронили бы Басла в деревянный дом.

– Сорок дней? – Эпона представила себе, как выглядело бы непогребенное тело Басла после такого долгого времени.

Кажак усмехнулся.