Дочь Голубых гор

– У одного мужчины много жен, хороший обычай. Такой обычай и у скифов, хороший обычай. Но когда умирает фракиец, среди его жен начинается ссора. Какая из них больше всего любила умершего. В этой ссоре участвуют и родственники. Ссоры, драки, чуть ли не настоящая война. Одна жена побеждает, довольна собой, все ее чтут. Родственники убивают ее и хоронят с мертвым мужем. Все другие жены завидуют. Горько рыдают: у-у-у. – Превосходно изображая плакальщиц, Кажак скривил лицо, стал тереть кулаком глаза и так завыл, что лошади прижали уши к головам. Остальные скифы разразились громким смехом.

Не могла сдержаться и Эпона, она тоже рассмеялась. Зрелище было неподражаемое: беспощадный воин превратился в рыдающую женщину, а затем обрел прежнее обличье, широко улыбаясь, довольный сыгранной ролью.

Рассмеявшись, Эпона уже не могла вернуться к прежнему мрачному настроению. Туторикс славился тем, что помнил нанесенные ему обиды до глубокой старости, пока не выпадет борода, но Эпона отнюдь не была такой злопамятной. Злобные чувства скисали в ней подобно молоку, и, как только гнев остывал, она предпочитала забывать о них.

Они поехали дальше. Высмеяв в столь долгом – для скифа – монологе фракийцев, Кажак замолчал. Эпона старалась держаться вровень с его конем, для этого ей иногда приходилось бежать трусцой.

Кельтские пони ходили мелкими шажками, идти вровень с ними было не так уж и трудно, однако нечего было и надеяться не отставать длительное время от размашисто шагающих скифских лошадей. Эпона с благодарностью думала о том, что все дети их племени отличаются проворством ног, это качество воспитывалось в них с раннего детства.

Ее племя, ее племя.

Что-то жгло изнутри ее веки, горло, казалось, распухло.

Скифы ехали, почти не переговариваясь, их взгляды были устремлены на восточный горизонт. Кажак, самый из них разговорчивый, по-видимому, надолго выговорился; он все мрачнел и мрачнел; лицо его было насуплено, а плечи развернуты так, что никто не решался с ним заговаривать. В таком настроении он вспыхивал гневом с такой же легкостью, с какой разгорались разожженные Теной костры.

Эпона не знала, что его так угнетает, но спрашивать не стала. Я никогда не сумею его понять, думала она. Он так же изменчив, как климат его родных степей: то добродушен и радостен, как будто светится солнце, то угрюм, как предвестник несчастья. Выросшая в Голубых горах, Эпона привыкла к разговорам, таким же естественным, как шум ветра в соснах, и к спокойным раздумьям, навеиваемым долгими сумерками солнечного времени года. Поэтому настроения скифа резко отличались от ее настроений.

Вечером они устроили привал на берегу Дуная, и, засыпая, Эпона слышала тихое пение реки, жалея, что не понимает, подобно Уиске, языка вод. Первую стражу караулил Кажак, по ее окончании он лег рядом с Эпоной, так и не притрагиваясь к ней.

На рассвете она увидела, что к востоку от реки расстилается равнина, густо поросшая низкими кустами, окрашивающими ее в бледно-лиловый цвет. Нематона, вероятно, была бы очень взволнована видом этой равнины.

Иногда они видели вдалеке людей, большие поселения, длинные, хорошо охраняемые обозы, везущие торговцев в процветающие южные страны. Кажак неизменно объезжал подобные скопления людей, стараясь избегать столкновений с теми, кто численно превосходил их и был так же хорошо вооружен.

Это вызывало презрение у Эпоны. Ведь она принадлежала к племени, любой член которого мог подойти к незнакомцам, сколько бы их ни было, и бесстрашно протянуть руку для приветствия. Да и что может с ним произойти? Даже если небо обрушится и раздавит его тело, даже если его поглотит земля, никакая опасность не может угрожать его бессмертному духу.

Дух… Перед ее глазами вдруг, точно вспышки молнии, появился образ Кернунноса, и на короткий миг она с ужасом почувствовала, будто что-то вторглось в нее. Это было не просто мысленное представление, а ощущение физического присутствия; Кернуннос как будто угрожал, говорил: ты не уйдешь от меня. Эпона ощущала, что он здесь, в ней. Достаточно было о нем подумать, как он тут же нашел лазейку, как проникнуть в нее; теперь он знал все ее мысли. Без всякой заметной причины лошади стали проявлять беспокойство. Серый вновь и вновь встряхивал головой, закусывая мундштук, и на его шее появились темные пятна пота. Остальные испуганно храпели.

Кажак начал оглядываться через плечо на северо-запад; его примеру последовали и остальные скифы, а затем и Эпона. Высоко в небе, точно преследуемые какой-то темной тучей, большим клубом тумана какой-то неопределенной формы, быстро скользили белые облака с рваными краями. На глазах у Эпоны небо приобрело темный, угрожающий зеленый цвет, и крепнущий ветер взметнул в воздух кучи листьев и даже комья земли.

Кажак повелительно сказал что-то своим людям. Они спрыгнули с лошадей и повели их в узкую лощину, ведущую прочь от реки. Ее скаты могли служить защитой от ветра, и здесь не было больших деревьев, которые, падая, могли бы их придавить.