Дочь Голубых гор

Покончив со своим скудным ужином, скифы приготовились спать. Эпона, наблюдавшая за ними, предполагала, что они используют хвою вместо подстилок и, может быть, даже достанут теплые одеяла, чтобы прикрыться. Во всех кельтских домах имелись удобные мягкие постели.

Скифы, однако, не чувствовали подобной потребности. Перед тем как лечь спать, они делали знак своим лошадям, и те ложились прямо там, где стояли. Всадники укладывались возле животных, головами на их холки, и закрывали глаза. Не имея ни подстилок, ни одеял, все скифы, за исключением Басла, который должен был охранять их сон первым, скоро уже громко храпели.

Эпона ожидала, что Кажак, в сложившихся обстоятельствах, хотя бы посоветует, где и как ей спать, но он первый положил голову на коня и первый захрапел. Это был долгий тяжелый день для человека со сломанными ребрами.

Она сидела одна на голой земле, размышляя, как ей поступить. Кое-как преодолевая боль во всех мышцах и костях, она ползком собрала кучу хвои, зарылась в нее, прикрылась медвежьей шкурой и провалилась в тупой непробудный сон.

Когда Кажак растолкал ее ногой, небо за его спиной уже посветлело от первых солнечных лучей.

– Едем, – сказал он.

Второй день был повторением первого. Но если накануне она все же кое-как взобралась на коня, то теперь это было просто невозможно. Эпона не могла свести вместе колени, ее тазовая кость как будто стремилась прорвать кожу. Кажак, уже вскочивший в седло, посмотрел на нее с высоты своего серого коня.

– Прыгай!

– Хорошо, – сказала она как можно более твердым тоном и изо всех сил прыгнула. Кажак поймал ее за плечо и потащил вверх. Впечатление было такое, будто все ее тело раздирают на части. Наконец она оказалась достаточно высоко, чтобы закинуть ногу. Если, конечно, она сможет закинуть ногу.

И все же, закусив губы, чтобы не закричать, она смогла это сделать. Нет, мысленно решила Эпона, он не увидит ее сломленной.

Лошади поскакали быстрой рысью.

Эпона была уверена в своей скорой смерти и молилась, чтобы внимающие ей духи забрали ее в другой мир быстрее, прежде чем конь сделает еще один шаг. Однако духи так и не пожелали внять ее мольбам. Она осталась жить, а конь продолжал бежать быстрой рысцой.

Начало дня было теплым и солнечным, и, не чувствуй Эпона себя так неудобно, она могла бы наслаждаться разворачивающимися вокруг нее горными видами. Вершины приобрели незнакомые очертания; до неузнаваемости изменились форма и цвет растительности. Но Эпона не могла глядеть по сторонам; все ее силы уходили на борьбу с плохим самочувствием.

Скифы переехали вброд через речку, остановив лошадей, чтобы те могли попить, хотя сами они воздержались от питья, затем выехали на противоположный крутой склон. Эпона ощущала, как, напоминая кузнечные мехи, ходят лошадиные бедра. Когда они поднялись на берег, прорвавшись через гряду облаков, солнечные лучи вызолотили небольшую березовую рощу, звенящую птичьими голосами.

Впервые за долгое, почти бесконечное время внимание Эпоны привлек к себе окружающий мир. Она любовалась красотой лужайки, по которой они проезжали; наслаждалась сладостными и нежными трелями птиц. Лошади замедлили шаг, и она вдруг с удивлением заметила, что ее тело болит уже не так сильно. Она глубоко вздохнула и села попрямее. Ее ягодицы все еще ужасно болели, но даже легкое облегчение этой боли воспринималось как удовольствие.

«Если не произойдет ничего худшего, чем это, – подумала Эпона, – я выдержу. Ведь я поехала сама, по доброй воле».

День прошел без особых приключений. Скифы ехали, лишь изредка останавливаясь, чтобы облегчиться; они явно избегали густонаселенных земель.

Когда тускло-багровое солнце низко повисло над западным горизонтом, они увидели двух кружащих над ними ястребов, и Аксинья потянулся за луком.

– Это же ястребы, – попробовала остановить его Эпона.

– Это мясо, – поправил ее Кажак.

– Но никто не ест ястребов.

– Мы едим. Слишком разборчивым людям частенько приходится голодать. Скифы не голодают.

Как бы то ни было, это означало, что они разведут костер, и пока будут жарить свежее мясо, она сможет побывать в знакомом обществе Духа Огня. Она вообразила себе горячую, нежную дичь, хотя и трудно было ожидать, что мясо ястреба окажется нежным.

Аксинья попал в ястреба первой же стрелой; убитую птицу он тут же приторочил к седлу. Глядя на сморщенное, бесформенное тельце, Эпона подумала о том, какой пустой выглядит плоть, оставленная духом.

В предвкушении горячей еды она ехала, предаваясь сонным мечтам. Внезапно с быстротой молнии в ее уме мелькнуло какое-то видение. Это произошло так быстро, что она не смогла ничего разглядеть, но что-то ее встревожило. Казалось, кто-то пробежал у нее за плечом или свернул на боковую дорогу.

Видение повторилось. Над окрестным пейзажем, хотя и в голубой дымке, но совершенно отчетливо виднелось лицо… узкое лицо… с прищуренными желтыми глазами.

Она подпрыгнула, судорожно вцепившись пальцами в пояс Кажака.

– В чем дело? – спросил скиф.

– Мне почудилось… ничего. Ничего.