Дочь Голубых гор

Когда небо потемнело, снова был разведен пиршественный огонь, и кельты собрались, чтобы продолжать чествовать своих гостей. Кажак хотел бы уже спать, прильнув головой к гриве коня, но сперва надо было довершить начатое. Он сделал знак Баслу, и смуглый скиф ушел и после недолгого отсутствия вернулся с чем-то, завернутым в одеяло.

Кажак жестом велел ему положить принесенное к ногам Тараниса.

– Скиф держит слово, – сказал он. – Кажак обещал, что вы будете пировать олениной, – и вот вам олень.

Нагнувшись, Басл снял одеяло с ветвисторогого оленя, пронзенного стрелой в самое сердце. Олень был не очень большой, уж, конечно, не такой великан, которого Кажак собирался убить еще утром. Тем не менее свое слово он сдержал, и кельты оценили его преданность чести.

Если бы Кернуннос был в этот момент с ними, он ясно осознал бы, какой непоправимый удар нанесен по укладу кельтской жизни, по их обычаям и традициям.

– Таранис и Кажак в расчете? – спросил скиф.

Таранис сидел на своем почетном месте, облаченный в свой лучший клетчатый плед, с массивным золотым браслетом на руке, привезенным скифами. Он широко улыбнулся Кажаку, вновь играя роль радушного хозяина.

– Да, в расчете, – подтвердил он. – Эпона, принеси пиршественную чашу.

Ночь была долгая. Еще до ее окончания, после того как пиршественная чаша много раз обошла круг пирующих, Кажак отправился к своему коню. Его глаза туманились от усталости. Он даже не заметил, что Эпона ускользнула еще раньше его; свернувшись клубочком, укрывшись медвежьей шкурой, она спала, обратив лицо к лошадям. Скифы не смогли бы уехать без ее ведома.

На следующее утро скифы собирались покинуть деревню. Эпона наблюдала за ними с первых проблесков зари, надеясь переговорить с Кажаком, но прибыла группа старейшин во главе с Таранисом, чтобы, рассыпаясь в учтивостях, проститься и помочь погрузить железные изделия на лошадей скифов.

Кажак торопился с отъездом. Он не собирался терять драгоценное дневное время, выслушивая этих словоохотливых кельтов, которые все продолжали бубнить и бубнить. Надеясь, что они поймут его намек, он засунул за пояс свой новый меч – тот самый, что должен был принадлежать Таранису, – и расстреножил коня.

В соответствии с традицией пожелать путникам доброго пути явились и друиды, однако Кернунноса среди них не было. Уиска смущенно поднесла Кажаку и его людям полные бурдюки с водой, а Поэль сообщил им, что споет ребятишкам о них песню.

– Вы разговариваете детьми? – удивленно спросил Кажак.

– Конечно. Друиды обязаны обучать детей всему, что им требуется знать и помнить, – объяснил Поэль. – Мы должны передавать знание от поколения к поколению. Разве у ваших детей нет учителей?

Кажак был явно озадачен.

– Они наблюдают. Учатся или умирают, вот и все.

На этот раз удивлен был Поэль.

– Все звери учат своих детенышей; наши дети – наше будущее. Поэтому они должны быть как следует обучены.

Но скиф твердил свое:

– Они набирают сил, учатся ездить на конях, хорошо сражаться. Этого достаточно?

Он устал от общения с этими непростыми людьми. Тосковал по звездным небесам и бескрайним равнинам. Не обращая внимания на боль в ребрах, он вскочил в седло и вздыбил коня; из-под копыт полетели комки сухой грязи.

– Мы поехали, – пропел он; переполненный радостью, голос его зазвучал красиво.

Серый скакун рванулся вперед, направляясь к открытым воротам частокола, за которыми уже начиналась дорога. Другие скифы обрадованно последовали за ним.

Эпона бросилась бежать. Если очень поспешить, то она еще может перехватить Кажака в том месте, где дорога круто изгибается вдоль сосновой рощи и делает петлю. Никогда еще в своей жизни она не бегала так быстро, буквально летя над Матерью-Землей, подгоняемая отчаянием. Как раз в эту ночь луна должна достичь полнолуния.

Она мчалась напрямик по узкой, известной всем детям тропинке, мимо одинокого, похожего на горбуна дерева, которое, как знала Эпона, искривлено, потому что в нем обитает уродливый дух. Нематона учила детей развешивать на нижних ветвях этого странного дерева лоскуты яркой материи, чтобы помочь его духу избавиться от своего уродства. Пробегая мимо, Эпона увидела и свой дар, принесенный ею прошлым солнечным временем года, – широкую полосу голубой шерсти, выцветшую от солнца, дождя и ветра.

«Поклонись», – внезапно повелел ей ее дух, но она слишком спешила, чтобы выполнить его повеление, и побежала дальше.

Тропа извилисто бежала среди скопления валунов, этих выпирающих ребер Матери-Земли, пока Эпона не оказалась на маленьком выступе над дорогой и не увидела едущих по направлению к ней скифов.

Она спустилась вниз по склону и вышла на дорогу, преградив путь скачущим всадникам. Действовать ей приходилось быстро, не раздумывая, чтобы не потерять решимости.

Кажак поднял руку, останавливая свой маленький отряд. Его темные брови сдвинулись на лбу в одну линию, он не улыбался.

– В чем дело? – подозрительно спросил он.

– Я хочу, чтобы вы взяли меня с собой, – сказала она, стоя у его колена.