Дочь Голубых гор

– У нее сломана рука, и кость вышла наружу, – сказала Дочь Деревьев. – Я приготовлю отвар из лекарственных трав, а Уиска – мазь для заживления раны после вправления кости. Быстрее несите ее в деревню.

Слова Нематоны успокоили Туторикса. Поистине счастливы кельты, что обладают подобным знанием, которое воплощено в мудрых старых духах гутуитер. Почти нет таких недугов, против которых Нематона не могла бы сделать целебное средство из какого-нибудь растения или дерева. Чай из наперстянки может укрепить слабое сердце; отвар из коры ивы может снять самую острую головную боль. Даже самую болезненную опухоль можно исцелить, так что она сморщится и исчезнет, если вовремя заметить ее и употребить отвар из священной омелы. Дуб, являющийся опорой для омелы, – наиболее почитаемое из всех деревьев.

Они направились обратно в деревню. Рядом с девушкой шла Тена, которая напевала Песню Огня, чтобы разогреть ее кровь. Идя бок о бок с Туториксом, Белленос смотрел на лицо дочери Ригантоны и восхищался ее красотой. Молочно-белая кожа; спутавшиеся волосы, с вкрапленными в них звездчатыми кристаллами соли, были цвета спелой пшеницы. Но у нее сильно повреждена рука. Поэтому, по крайней мере в этом году, ее нельзя выбрать в жены. Если и выживет, то, может быть, навсегда останется калекой, а какая из калеки жена? Когда несколько человек взяли у Туторикса девушку и понесли ее в сделанном из одеял гамаке, Белленос остался позади, не став им помогать.

В доме Туторикса гутуитеры тотчас же принялись за лечение. Маленьким ребятишкам велели лечь на их ложа; Ригантона и Бридда выполняли наставления друидок. Уиска принесла из своей хижины серебряную чашу, кувшин живой воды и мешочек с молотыми костями. Нематона приготовила компресс из травы самолус, как всегда сорванной ею самой. Так подсказал ей ее дух.

Голос Вод сделала мазь из перемолотых костей, предварительно обожженных в священном огне, чтобы очистить их от всякого дурного влияния. Пока Окелос крепко держал сестру, Уиска поставила сломанную кость на место и замазала мазью все поврежденное место. Хотя и в полубеспамятстве, Эпона до крови закусила язык, чтобы не закричать и не опозорить свою семью. «Я никогда больше не буду делать глупостей, – поклялась она в душе. – Никогда, никогда… Ах, как больно!»

После того как рука была вправлена, Нематона заложила ее между двух полированных дощечек целебного дерева и тщательно забинтовала.

– Рука так и останется искалеченной? – спросила Ригантона. Так как друидки не делали никаких приготовлений, сопровождающих переход духа в другой мир, она уже поняла, что дочь останется жива.

– Она девушка сильная, – ответила Нематона. – Подождем и посмотрим. Если рука воспламенится огнем, пожирающим плоть, пошли за Уиской; если нет, она нуждается лишь в покое.

В эту ночь пиршество больше не возобновлялось. Громко храпя от выпитого вина, маркоманни крепко спали в доме для гостей, тогда как Туторикс лежал на своем ложе с широко раскрытыми глазами, думая об Эпоне и стараясь не обращать внимание на приступы боли в груди и даже в горле, где она была особенно жгучей. Вождь племени не должен болеть, тем более допускать, чтобы это видели его люди.

ГЛАВА 5

Уезжая, маркоманни перекликались друг с другом; их молодые люди увозили в своих повозках красивых и сильных женщин из кельтского племени.

Сирона, отдавшая им старшую сестру Махки, носила новое ожерелье; янтарные бусы были величиной с птичьи яйца, и Ригантона хмурилась всякий раз, когда его видела.

Эпона все время была в глубокой печали, но не боль в руке, ее удручало другое. Она презрела предостережения своего духа, поступила по-детски опрометчиво, повредила тело, как известно, являющееся прибежищем для духа. И справедливо навлекла на себя гнев матери.

Так, во всяком случае, она часто думала. Но временами в ней закипало негодование, ей казалось, что мать больше заботилась о том, чтобы получить богатые свадебные дары за дочь, чем о самой дочери. Ригантона не уставала повторять, по меньшей мере один раз в день, что теперь им придется ждать целый год, все четыре сезона, пока мужчины принесут свои дары в их дом, чтобы посвататься к Эпоне.

Ригантона интересовалась лишь тем, что можно считать и носить. «Но я живой человек, – разъяренно твердила себе Эпона. – Я часть целого, куда более важная, чем какой-то там браслет или ожерелье».

– Возможно, ни один мужчина вообще не захочет на тебе жениться, – заметила мать, когда Нематона пришла сменить повязку и на короткое время раскрыла худую, всю в синяках руку. – Похоже, твоя рука так и останется кривой. А кому нужна калека? Боюсь, нам придется кормить тебя до конца твоей жизни.

Конечно, можно было возразить Ригантоне, что племени всегда будет хватать еды, пока оно будет оказывать надлежащее почтение духам, но это было бесполезно.