Дочь Голубых гор

«Эпона», – произнес голос.

«Я слушаю».

Она не видела ничего, кроме света и тени. Но чувствовала вокруг себя проявления жизни, не заключенной в какую-либо телесную оболочку, и тем не менее более насыщенной, чем существование плоти и крови; эта жизнь двигалась, трепеща и обжигая своим жаром. Сверкающая, ликующая жизнь.

Сквозь ее сомкнутые веки просочились редкие слезы радости.

«Духи моего народа, – шепнула она. – Помогите мне. Помогите Кажаку: он хороший человек».

«Ты в долгу перед нами», – послышалось в ответ.

«Да, – сказала она, признавая наконец правоту духов. – Я обязана вам своей жизнью».

В клубящемся тумане ее коснулось что-то мягкое, и на миг она увидела искаженное мохнатое лицо с совершенно безумными желтыми глазами. Она в ужасе отпрянула, чувствуя, как напряглась нить, связующая ее с покоящимся в скифском шатре телом.

Затем ее тело подпрыгнуло, глаза открылись. Переход был таким резким, таким болезненно-мучительным, что она не сразу поняла, где находится. Затем она услышала завывания ветра, причитания шаманов и поняла.

Услышав совсем рядом какой-то шорох, она попробовала приподняться, но крепкие путы на ногах и руках помешали ей это сделать. Но она продолжала эти попытки, напрягая все свои силы, чтобы хоть немного их ослабить.

– Тише, Эпона. Кто-нибудь может услышать. – Кажак наклонился над ней с кельтским кинжалом в руке.

Глаза Эпоны наполнились радостью и облегчением. Какое-то мгновение он наслаждался лучившимся из них теплом, затем, обернувшись, посмотрел через плечо на безжизненное тело стражника, которое он втащил в шатер.

– У нас мало времени, – шепнул он. – Скоро шаманы придут за тобой… и моим конем.

– За твоим конем. – Она как будто разучилась говорить, так слабо звучал ее голос.

– Шаманы хотят использовать его для жертвоприношения белого коня. В прошлом году он был слишком темного для них цвета, но с годами серая лошадь белеет. Но сейчас… – Он прикусил язык, так и недоговорив. – У них ничего не выйдет, – только и сказал он.

Перерезав путы на ее руках, Кажак склонился к ее лодыжкам.

– Как ты меня нашел?

– Произошла странная вещь. Ты вдруг исчезла, Кажак спрашивал о тебе везде, но никто не знал. Или не хотел сказать. Я не мог обыскать все шатры, меня в них не пускали. И вот тогда Кажак увидел волка, громадного волка, с изуродованной мордой. Так же отчетливо, как вижу тебя сейчас. Волк посмотрел прямо на меня и побежал к этому шатру. Кажак – за ним. Стражник хотел меня остановить, но Кажак загнал свой кинжал ему в горло, он даже не успел закричать.

Наконец она была свободна, и он помог ей встать. Влитое ей в рот снадобье все еще продолжало действовать, у нее кружилась голова, но с каждым вдохом она быстро приходила в себя.

– Где сейчас волк? – выдавила она. Кажак осмотрелся кругом.

– Исчез, – просто сказал он.

Шум снаружи все усиливался. Кроме ритуальных причитаний шаманов и воя заполнявшего собой все вокруг ветра, можно было слышать крики людей, клацанье костей и скрип давно уже припасенных сучьев, которые стаскивали на центральную площадь, чтобы развести жертвенный костер.

– Быстрее, – поторопил ее Кажак. – Ты должна сейчас же уехать на моем жеребце, или шаманы принесут в жертву вас обоих.

Он потащил ее за собой, но Эпона сопротивлялась, упираясь пятками в землю.

– Я не оставлю тебя. Я хочу остаться, чтобы помочь тебе, Кажак. Ты не должен отсылать меня теперь, когда ты больше всего нуждаешься в моей помощи.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать для меня, это уехать, забрав с собой моего серого, – сказал ей Кажак. – Я выращивал этого коня с самого его рожденья. Научил его всему, что он умеет. Он был для меня все равно что родной брат. Шаманы это знают. Они знают, что убить моего коня – все равно что вырвать мое сердце. Если ты будешь в безопасности и мой конь будет в безопасности, мне будет гораздо легче.

– Но что ты будешь делать?

– Попытаюсь убедить моих братьев не слушать шаманов. Попытаюсь увидеть Колексеса, если он все еще жив.

– Они убьют и тебя, Кажак. Ты должен ехать вместе со мной. Тогда мы оба останемся живы.

Он горько улыбнулся.

– Я знаю, что кельты очень дорожат своей честью. Кажак опозорит себя, если уедет, оставив отца – я надеюсь, он еще жив – в руках у шаманов. Кажак должен остаться и сделать все, что может, для Колексеса, иначе он будет обесчещен.

И он вновь потащил ее за собой. Стало быть, у нее не будет возможности помериться своими силами с шаманами, она убежит из скифского кочевья, как воровка, забрав с собой серого жеребца и бросив на произвол судьбы смелого человека, который хочет исполнить свой долг перед тем, кто даровал ему жизнь.

Ее глаза жгли слезы. Теперь она может плакать, ведь она кельтская женщина.

– Я не могу уехать без тебя, Кажак, – сказала она. – Сердце Эпоны не выдержит разлуки с тобой.

– Я не приказываю тебе. Только прошу.

Их взгляды встретились в безмолвии, где только слышались голоса их духов.

Эпона первая опустила глаза.