Неизвестная Москва была вокруг. Древняя. Слободская. Он отрывался, сворачивая за углы. Домик с подворотней. Он нырнул. Внутри полно людей. Бабки, девки с младенцами. От ударов домино по врытому столу подпрыгивал фитиль керосиновой лампы. "Спрячьте, - закружил он по двору. - Люди добрые". Но игроки поднялись, как один, прихватывая и поленья: "А ну, давай отсюда..." Пятясь к подворотне, он не верил: "Татаро-монголы же? "Салазки" загибают... Мужики, они ж убьют?" Но замахивался народ всерьез, сливаясь в одну и ту же рожу ненависти и далее нагибаясь к топору: "Пшел!"
Из-под фонаря они оглянулись всей толпой: "Наш вроде?" Обеими руками натянули свои фуражки, и он услышал изнывающий их стон: "Ну, мы ш-ш тебя..."
Он взвизгнул. Он не поверил, что способен на столь унизительный звук. Но главное было - уйти.
Топот отставал за каждым новым углом лабиринта. По сторонам заборы, а под ногами осозналась вдруг земля. Москва, но как бы и деревня. О rus!
"Бабушка, - губами ловил он руки. - Бога ради. Не меня... Писателя спасите. Национальное достояние!" Белая тень в галошах сняла оплетку: "Лучок мне, Пушкин, не помни..."
Он услышал, как свернула по пятам машина. Щели в заборе вспыхнули. В свете фар пробухали сапоги, за ними ехал "воронок". Погоня стала моторизованной. Он лег ничком меж: грядок. Там, за забором, они перекликались. Когда машина вернулась, над Александром возникли стрелки молодого лука - светло-зеленые. Что с рук по гривенник за пучок. Сердце отталкивалось, он его прижимал к земле.
- Перекур?
- Не буду. Спекся.
Сапоги остановились прямо перед ним. Их было много - запыленных. От машины подошли начищенные.
- Так что? Сквозь землю провалился? Физподготовке больше надо времени уделять.
- Товарищ лейтенант. Из-под земли достанем. Будет наш.
- Только чтобы это - ясно? Без следов потом.
Сознание включалось - как будто кто-то через него давал сигналы. Кому? Мерцали звезды, блестели рельсы. Сворачивал на шпанскую гитару. "Мусорка за мною ездит, - говорил. - Ребята..." В подвале валился на тюфяк с опилками. Вырезанные из "Советского экрана" актрисы в роли красавиц русской классики надменно взирали над девчонкой, которая таращила свои размазанные, ей зажимали рот ладонью с поросшей рыжеватым волосом татуировкой, изображающей восход: "Сам понимаешь, друг. Прости..."
Проснулся Александр под наведенным орудием. Песок был влажен от росы. Из него вылез пластмассовый танк - с красными звездами на башне. Двор пуст, дом спит. Ясно было так, что он схватился за очки. Их не было. Карманы вывернуты, но не внутренний. Он вынул записную книжку, заложенную карандашиком, и развернул на бортике детской песочницы. Не вспомнив дату, сделал на память запись: "Май. Москва. Живой".
Рельсы блестели вдаль под солнцем. Возвращаться предстояло "зайцем" ни копейки. Услышав лязг на повороте, он рванул к остановке. Трамвай обогнал, но он успел в задний вагон.
Альберт не только был живой, но уже сходил и в магазин. В одиночестве он завтракал с большим аппетитом.
- Ушел? Чайку вот.
Взявшись за горячие грани, Александр покосился. Вдоль подоконника выстроились десять цыбиков "грузинского 2-й сорт".
- Куда ты столько?
- Похмеляться.
- Чаем?
- Гулаговским. Чефиром. - Под взглядом Александра он рассмеялся. - Я ж с Архипелага родом. Но служил не там. Не бойся...
- Стучат, - артикулировал Альберт.
- И деликатно.
- Я бы даже сказал, не по-советски. Вдруг Инеc?
Попытка влезть в брюки не удалась.
Это была она.
В обнимку они отвалились.
- Перед испанкой благородной
двое рыцарей стоят.
Оба смело и свободно
В очи прямо ей глядят.
- Mi amigo es un gran erudita*.
* Друг мой - большой эрудит (исп.)
Блещут оба красотою
Оба сердцем горячи,
Оба мощною рукою
Оперлися на мечи.
Лбами они влетели в стену.
- Пардон...
- Что с вами?
Багровый закат смотрел в глаза. Они распластались на матрасе. Инеc стояла в позе сомнения.
- Неверно, - сказал Александр.
- Что?
- Интерпретируешь. Альберт?
- Это - дружба.
- Вижу.
- Мужская наша.
- Но несколько - как это по-русски. Продвинутая - нет?
- Это - чефир. Который не кефир.
Она не засмеялась.
- Понимаю.
- Три цыбика - стакан. Принял и ждешь. Придет ли?
- Кайф, то есть.
- И пришел?
- В пути.
- Ну, ждите, - она повернулась.
- Не уезжай.
- Осиротеем без тебя.
- В стране ГУЛАГа...
Альберт перевернулся лицом в подушку, Александр остался глазами к потолку, где догорал закат.
Ночью она вернулась.
- Вы еще живы?
Она прижала палец к вене над ухом Александра. Потом перешагнула его и опустилась на колени, имея Альберта между бедер. Взялась за его трапециевидную.
- Расслабься.
Она была в пижаме, застегнутой у горла. Она наклонялась и откидывалась. Ноздри болезненно затрепетали на теплый запах французских духов.
- Мерси, - пискнул Альберт.
- Теперь тебя. - Чернота глаз смотрела сверху. - Ну? На живот.