Дочь генерала

— Хорошо, — кивнул он. — Итак, я увидел ее лежащей на земле и… признаться, в первое мгновение подумал, что ее изнасиловали… Но потом она крикнула мне: «Вот мой ответ на твой проклятый ультиматум!» Я даже не сразу понял, о чем это она говорит, но потом, конечно, вспомнил, что с ней случилось в Уэст-Пойнте. Она спросила, где мама, и я ответил, что она ничего об этом не знает. Она назвала меня проклятым трусом и воскликнула: «Теперь ты видишь, что они сделали со мной? Ты понял наконец, что они тогда со мной сделали?» И я понял… Я хочу сказать, что если ее целью было заставить меня понять, что с ней случилось, то она добилась своего…

— И что вы ей ответили, генерал?

— Я только крикнул ей: «Энн, ты не должна была этого делать!» Но она кипела от ярости словно безумная. Она кричала, чтобы я подошел к ней поближе и посмотрел, как она тогда выглядела и как страдала. Потом она сказала, что раз уж я предложил ей сделать выбор, то и у нее ко мне есть предложение: либо собственными руками задушить ее, затянув веревку на шее, либо освободить ее и отвезти домой, к матери, либо оставить ее здесь в том же виде, и тогда она все расскажет военной полиции, когда ее обнаружат. Вот что она предложила мне…

— Так вы ее все-таки пытались развязать, — спросила Синтия, — или нет?

— Нет… Я не нашел в себе сил. Я не смог заставить себя подойти к ней… Я даже не пытался ее развязать. Я просто стоял возле машины, а потом не выдержал: вся ярость, весь гнев, копившиеся во мне все эти годы, пока я тщетно пытался как-то уладить все это, выплеснулись наружу. Я закричал на нее, что мне наплевать на то, что с ней сделали десять лет назад, я сказал, что намерен оставить ее здесь, и пусть ее найдет в таком виде военный патруль или первый взвод солдат, который придет на стрельбище утром, или кто-нибудь еще, и пусть хоть весь свет увидит ее голой, и… — генерал запнулся на полуслове и уставился на пол, тяжело дыша. — Я сказал ей, что ей больше не удастся мучить меня. И в ответ она стала декламировать эту ницшеанскую галиматью: «Что мучит тебя — закаляет меня! Что нас не уничтожает — нас укрепляет!» и так далее. Я сказал ей, что лишу ее последних ее козырей и уйду в отставку, и что она разрушила последние остававшиеся у меня к ней чувства, и что теперь мы квиты.

Генерал налил в стакан воды из графина, залпом выпил и продолжал:

— Она сказала, что очень рада это слышать, что пусть все так и будет… «Пусть еще кто-то мне поможет, ты никогда мне не помогал!» — сказала она и начала плакать… И мне показалось, что она сказала что-то вроде «папочка». — Генерал встал. — Пожалуйста, я больше не в силах…

Мы тоже встали, и я поблагодарил его за беседу, после чего мы повернулись и направились к выходу, пока он не разрыдался, но тут мне в голову пришла одна мысль.

— Еще одна смерть в семье ничего не изменит и не решит, — обернулся к нему я. — Будьте же мужчиной и не делайте этого. Так поступают только трусы, генерал. — Но он повернулся к нам спиной, и я не был даже уверен, слышит ли он меня.

Глава 29

Вырулив со стоянки перед штабом гарнизона, я проехал несколько сотен метров и затормозил на обочине, чтобы немного успокоиться и унять дрожь во всем теле.

— Что ж, теперь понятно, откуда взялись эти следы слез на ее щеках, — сказал я.

— Меня тошнит, — отозвалась Синтия.

— А мне нужно выпить чего-нибудь, — заявил я.

— Нет. Сначала закончим дело. Где Мур?

— Лучше ему быть где-нибудь в гарнизоне, — произнес я, трогаясь с места. Мы поехали в школу психологических операций.

По пути Синтия сказала, словно бы рассуждая вслух:

— Но в конце-то концов, на этот раз генерал не отказался от своей дочери, как тогда в Уэст-Пойнте. Пусть он и бросил ее в ярости на стрельбище, но потом, направляясь к полковнику Фоулеру, он все-таки понял, что это для них с Энн последний шанс.

Она подумала немного и продолжала:

— Возможно, он даже готов был тотчас же вернуться, но, вспомнив, что ему нужен нож, чтобы разрезать веревки, и какая-то одежда, и женщина-помощница, эти мысли о мелочах вытеснили из его сознания главное, и он, поборов стыд и смущение, поехал на Бетани-Хилл, к единственному в гарнизоне человеку, которому доверял. — Синтия помолчала и спросила: — Вот интересно, когда Фоулеры добрались до стрельбища, возникла ли у них мысль, что это генерал задушил собственную дочь?

— Вполне возможно, что такое и пришло им в голову, — ответил я. — Но когда они вернулись домой и сообщили генералу, что Энн мертва, они не могли не видеть по его изменившемуся лицу, насколько он потрясен услышанным и не желает этому даже верить.

— А не следовало ли им разрезать веревку и забрать труп? — спросила Синтия.

— Нет, — покачал головой я. — Полковник Фоулер понимал, что трогать труп не следует, это лишь осложнило бы ситуацию. Я не сомневаюсь, что полковник, человек опытный, был в состоянии определить, что Энн Кэмпбелл мертва. И наверняка он мысленно поблагодарил Господа за то, что миссис Фоулер рядом с ним в этот момент, иначе подозрение в убийстве пало бы в первую очередь на него.