Дочь фортуны

Джекоб Тодд сожалел об отъезде Фелисиано и Паулины, ведь он уже успел крепко подружиться с богачом, нажившем на шахте свои миллионы, и его остроумной супругой. В этих больших селениях среди молодых предпринимателей у него возникало такое чувство, будто было неудобно начать ощущать себя полноправным членом «Объединенного клуба». Так же, как и сам молодой человек, новые промышленники проникались европейскими идеями, вели себя вполне в духе времени и достаточно либерально, что их и отличало от олигархии тех мест, придерживающихся устаревших понятий и все еще живущих в каком-то средневековье. К тому же, оставалось еще где-то семьдесят экземпляров Библии, лежавших под кроватью, о которых, впрочем, он уже и не помнил, потому что проиграл пари довольно давно. Удалось порядочно преуспеть в испанском языке, что помогло устроиться без помощи посторонних и, несмотря на осуждение окружающими людьми его чувств к Розе Соммерс, мужчина все еще их питал, а это были две, и немалые, причины по-прежнему оставаться в Чили. Долго длившееся неловкое поведение молодой женщины со временем перешло в милую привычку, и этим уже не получалось устыдить молодого человека. Последний научился все воспринимать с иронией и отвечать ей совершенно беззлобно, что напоминало игру в мяч, подчиняющуюся известным только им одним правилам. Получилось наладить отношения и с некоторыми интеллектуалами, с которыми ночи напролет он обсуждал работы французских и немецких философов, словно их научные открытия представляли собой новые горизонты человеческого познания. Располагался удобно и на довольно продолжительное время, чтобы подумать, что-то почитать и обсудить. Он восхвалял эти идеи, которые заносил в толстую поблекшую, часто используемую, тетрадь. Тратил добрую часть своей пенсии на выписываемые из Лондона книги и другие, что покупал в библиотеке, основанной доном Сантосом Торнеро, в пригороде Алмендрал, где среди остальных жили и французы, а также располагался лучший во всем Вальпараисо бордель. Библиотека и была местом собраний интеллигенции и начинающих писателей. По обыкновению Тодд проводил за чтением дни напролет; после чего отдавал книги своим приятелям, которые, толкаемые нуждой, переводили и опубликовывали их в мало известных памфлетах, ходивших в то время только по рукам.

В группе молодых интеллигентов самым юным был Хоакин Андьета, кому едва исполнилось восемнадцать лет, и который недостаток житейского опыта восполнял своими природными лидерскими качествами. Его неоднозначная и возбужденная личность оказалась даже достойной большего внимания ввиду молодости и бедноты этого человека. В данном обществе Хоакин, пожалуй, больше всех любил поговорить и меньше всех реально что-то сделать, был одним из немногих здравомыслящих и обращающих на себя внимание людей. В нем чувствовалась способность дать толчок изложенным в книгах революционным идеям, остальные же предпочитали скорее обсуждать их в своем кругу под бутылку чего-либо в подсобном помещении библиотеки. Среди прочих Тодд выделял молодого человека по фамилии Андьета с самых первых дней, в нем было нечто волнующее и вызывающее беспокойство, а это как раз и привлекало. Не упустил из виду его покореженный чемодан и довольно протертую ткань костюма, что аж просвечивала и лопалась, точно луковая шелуха. Чтобы скрыть от остальных пустоты в подошве обуви, он никогда не садился, закидывая ногу на ногу, равно как и не снимал пиджак, потому что, так предполагал Тодд, рубашка, должно быть, вся латанная и штопанная различными лоскутами. У этого человека даже не имелось скромного пальто, и все же зимой на рассвете можно было увидеть его первым, выходящим раздать памфлеты и расклеить объявления, призывающие рабочих к восстанию против злоупотреблений их начальства или матросов выступить против капитанов и хозяев корабельных фирм. Хотя данная деятельность зачастую оказывалась совершенно бесполезной, потому что большинство адресатов представляло собой неграмотную массу. Его призывы к справедливости относились ветром и упирались в людское равнодушие.