Дочь друидов

Да, именно мысль о Туризинде, а вовсе не соображения безопасности удержали Дертосу от того, чтобы воззвать к магии черного зеркала.

Вместо этого она вспомнила, как пели друиды. Их музыка устремлялась к звездам и наполняла красотой весь окружающий их мир. Их музыка была исполнена тоски по прекрасному, по недостижимому, она звала к лучшей жизни… И одновременно с тем друиды никогда не рвались к другой жизни, отличной от той, что они вели в здешних глухих лесах. Стремление ввысь, вдаль, к иному, к переменам – существовало только в их музыке.

Сочетание неподвижности, неизменности с порывами души в неизвестность рождало странную, волнующую музыку. Она была способна тронуть самые глубины человеческой натуры, придать ей силы, о существовании которых сам человек никогда даже не подозревал. Песнь Дертосы как будто разрывала душу человека на две половины: одна жаждала совершать неслыханные подвиги, другая – пребывать в вечном покое и созерцании неизменной красоты.

Сладкая боль, причиняемая этим противоречием, вскипала в воине и бросала его в яростную битву. Дертоса знала об этом воздействии лигурейского пения на людей с оружием в руках еще и потому, что первыми на музыку друидов отзывались даже не сами воины, а их клинки. Дертосе доводилось видеть, как неуловимо и вместе с тем вполне ощутимо менялось оружие, как начинало оно подрагивать в руке владельца, устремляясь в бой.

И сейчас, усилием воли отвергнув магию зеркал Дарантазия, Дертоса вернулась к тому, чему научилась в детстве у своих воспитателей. И, как и встарь, мечи в руках опального графа и его товарищей по изгнанию запылали незримым, но вполне ощутимым огнем. Сталь сделалась темно-голубой, по ней пробежали радужные разводы. Люди ничего не видели – чудесное преображение и одушевление оружия происходило на более тонких планах, недоступных человеческому восприятию. Но близость благосклонной магии они, несомненно, ощутили.

До Дертосы доносились ликующие крики сражающихся: впервые с начала схватки с гоблинами воины Гайона почувствовали свою силу. Их сердца наполнились уверенностью.

Дертоса воспринимала звуки приглушенно: они доносились до нее как будто из отдаления. Сама она находилась словно бы в двух мирах одновременно: на краю поляны, где кипела битва между людьми и гоблинами, и в то же время в надзвездном пространстве.

Туризинд видел, что происходит, и отчасти догадывался о причинах чуда. Большинство воинов даже не слышали пения Дертосы. Они просто обрели силу разить и отражать удары, а их клинки без труда рассекали могучие тела нападающих гоблинов.

Гоблины тоже не слишком понимали суть происходящего. В первые несколько минут они потеряли сразу пятерых. Гоблины чересчур привыкли полагаться на собственную неуязвимость для обычного оружия. Они почти не трудились защищаться. Вместо этого они наваливались на свою потенциальную жертву, запугивали ее рыком и сверканием клыков, а после обрушивали на ее голову сокрушительный удар – порой меча, а подчас и просто кулака. Пожрать еще живую добычу было для гоблина наслаждением.

Гайон сделал быстрый выпад. Его клинок, как атакующая змея, стремительно впился в живот гиганта. Граф-изгнанник едва успел выдернуть меч и отскочить в сторону. Туша повалилась вперед, рыча и загребая по земле когтями.

Туризинд поймал ликующий взгляд графа. Легко, точно юноша, Гайон перепрыгнул через поверженного гоблина и кинулся на следующего. Этот, однако, оказался более осмотрительным. Зарычав, монстр выставил перед собой скрещенные мечи. Клинок графа, зазвенев пронзительно и тонко, встретился с этой защитой. До чуткого слуха Туризинда донесся характерный звук ломающейся стали: наемник угадал гибель меча прежде, чем это произошло.

Гайон отбросил бесполезный клинок и увернулся от нападающего. Туризинд не без удивления понял, что граф ничуть не обескуражен даже не испуган случившимся. За годы, проведенные в изгнании, Гайон успел повидать и пережить слишком многое, чтобы теперь растеряны перед лицом очередной опасности: пусть и смертельно опасной, но все же одной из многих пережитых им.

Конан подоспел на помощь Гайону одновременно с. Туризиндом. Оба товарища вонзили клинки в мохнатое тело гоблина. Ощутив ледяное прикосновение смертоносной стали, гоблин зарычал и вскинул вверх косматые руки. Его мечи сверкнули ослепительной вспышкой и обрушились на головы врагов: даже умирая, гоблин оставался убийцей.

– Нужно захватить в плен хотя бы одного! – крикнул граф.

Конан, зарычав не хуже гоблина, кинулся в атаку на очередного противника. Он видел, как меч сияет почти нестерпимым светом, и догадывался о причине этого сияния: песнь Дертосы. Но против такой магии киммериец ничего не имел. Не сейчас. Позднее он допросит девицу и выяснит, чем она сейчас занимается. Не от черных ли зеркал у нее это волшебство? Для блага самой Дертосы было бы лучше, если бы зеркала не имели к ее песне никакого отношения.