ДОЧЬ

«Братья» уехали. Только несколько человек застряли. В общежитии остались пустые грязные койки, разорванные бумажки, да на стене моя карикатура: я пускаю мыльные пузыри, пузыри — школа, музей, больница, народная библиотека — разлетаются во все стороны и лопаются.

ОСЁТРЫ

Теперь мне кажется непонятным, зачем нам в Ясной Поляне понадобилась толстовская коммуна. Должно быть, надо было противопоставить управлению Оболенского коллективную организацию Возможно, что именно толстовская коммуна в то время послужила некоторым буфером против марксистского влияния на Ясную Поляну, и это было необходимым этапом для перехода к более осмысленной организации.

Конечно, можно было не спеша подобрать дельных толстовцев и наладить работу, но беда заключалась в том, что надо было спешить, так как совхоз уничтожался и некому было передать хозяйство.

Вот в это время и появился Митрофан. Никто не знал его фамилии, отчества, и все так просто и звали его Митро–фаном. Откуда он взялся, кто порекомендовал его — не помню. Говорили, что он сильный, но своевольный человек, прекрасный организатор, что он раньше устраивал, и очень удачно, толстовские коммуны. Такого–то мам и надо было. Митрофан обещал набрать «хороших ребят» в коммуну, и по молчаливому согласию решено было сделать его уполномоченным коммуны.

Митрофан был мне антипатичен, но я сама себя убеждала, что была несправедлива. «Глупо, — думала я, — ведь мне не нравится в нем чисто внешнее: не нравится, что такой здоровый, большой мужик говорит тонким, сдобным с мягким украинским акцентом голосом, не нравится отлив маслянистых глаз, не смешное, по привычке, похохатывание»,

С первых же шагов Митрофан разочаровал нас. В то время как мы с Сухотиным разрывались на части, Митрофан был безучастен к нашим делам, только жаловался на трудности создавшегося положения.

А трудностей, действительно, было много. Население Ясной Поляны встретило новые порядки враждебно. Оболенский с семьей, часть его помощников должны были потерять должности и уехать. Яснополянские крестьяне лишились обрабатываемой ими исполу земли.

23 апреля того же года вышел ленинский декрет о новой экономической политике. Выдача пайков от государства должна была прекратиться. А между тем деньги были обесценены, жалованья до смешного маленькие. Яснополянцы волновались и во веем, разумеется, обвиняли меня: «Не успела, мол, Александра Львовна взять хозяйство в свои руки, как нас всех лишили пайка». Вспоминали батюшку–благодетеля, при котором даже конфеты монпансье, шоколад и туалетное мыло было. Многие жалели Оболенского.

Встречая злобные взгляды, насмешки, угрозы, Митрофан струсил и даже уверял меня, что преданные Оболенскому молодые люди хотят его убить. Он сидел на запоре в павильоне в саду, прозванном Булгаковым виллой Торо, и никуда не ходил.

То и дело приходилось ездить в Москву. Надо было закончить все формальности в Наркомпросе и Наркомземе, найти новых сотрудников, достать денег на организацию школы. А тут случилась еще неожиданная беда. Вернувшись из Москвы как–то в начале августа, я узнала, что весь урожай: сено, рожь, овес — проданы старым управлением. Не только в амбаре, но и в полях — все было чисто. И я осталась с полной усадьбой людей и животных без какой–либо возможности их прокормить.

Обострять отношения с прежней администрацией не хотелось, и так преданная Оболенскому молодежь держалась вызывающе. Митрофан даже уверял, что, когда он пошел вечером за яблоками, — в него стреляли. Что было делать? Я чувствовала, что надо было как можно скорее налаживать хозяйство, но, с другой стороны, нельзя было и откладывать вопроса о продовольствии.

* * *

Верхние торговые ряды. Полупустые, холодные, грязные магазины, конторы. Кое–где копошатся люди, точно мародеры, хозяйничающие в захваченном городе. Тыкаюсь в двери, на дверях наставлены бесконечные номера.

— Нет, нет, не туда попали, товарищ, третий ряд налево. Номер… Там и спросите товарища Халатова.

Наконец нашла.

Армянское серовато–матовое лицо, громадные с поволокой черные бараньи глаза, правильно очерченный рот, длинные черные волосы, выбивающиеся из–под расшитой фески и кудрями рассыпающиеся по плечам, черная бархатная блуза (почему–то подумалось: наверное, такая была у Оскара Уайльда). Дети обычно спрашивают про таких: «Мама, это что — человек или нарочно?»

Но это было совсем не нарочно, а человек, кормивший или долженствующий кормить всю Россию: народный комиссар по продовольствию, товарищ Халатов.

— Вы ведь знаете, — сказал он мягко, — что все государственные учреждения переходят теперь на самоокупаемость, пайки выдаваться больше не будут и Народный комиссариат по продовольствию будет ликвидирован. Но у нас есть небольшие остатки, и мы можем вам кое–что выдать.

Он взял карандаш.

— Ну, что вам нужно? Муки, сахара, круп? Фасоли американской хотите?

— Спасибо. А еще соль нам очень нужна, капусты много, а квасить нечем.

— Соли? Нет, соли дать не могу, нету ее у нас. А вот что: осетров хотите?