ДОЧЬ

Но Бог поможет нам. В конце концов, изведется нечисть, освободится русский народ, вскроются темные дела разбойников и позорным клеймом запечатлеется деятельность тех, кто помогал этим разбойникам!»

На душе было невесело и смутно. Кроме того, что беспокоили мировые события, я совершенно не знала, куда и как приложить свои силы. Вернувшись из Флориды, мы не сразу поехали на ферму. Мы все–таки решили попытаться найти работу в Нью—Йорке. Мы просили Марту найти нам квартиру в Нью—Йорке. Но каков был наш ужас, когда мы узнали, что Марта сняла квартиру на 120‑й улице Ист, в негритянском квартале, около Мадисон авеню.

Мы прожили там не долго. Все мое существо протестовало против городской жизни, среди подонков человечества. Вечером даже нельзя было выйти в парк. За Ольгой гнался какой–то негр, когда она гуляла в сумерки с Вестой. Веста же спасла — не подпустила близко…

Почему же, почему я живу в этой дыре на 120‑й улице, среди чуждых мне и страшных людей, негров, мексиканцев? Что это: гордость, презрительное отношение сверху вниз к черной или желтой расе? Нет, нет… Не к расам, а ко всему городскому, испорченному. По ночам дикие, отчаянные крики. Что случилось? Я видела, как два негра тащили девушку в автомобиль — она отбивалась, кричала. Я видела, как в темном угла сада взрослый человек прижимал к себе девочку, тоненькую, маленькую, как куколку, она вырывалась от него, но он успокаивал ее и держал… крепко. Наверху над нами стук, возня, глухие удары, жуткие, душу раздирающие крики — это пьяный муж, возвратившись домой, бил свою жену. Это повторялось почти каждый день.

«Зачем, — думала я, — я трачу, может быть, последние годы моей жизни, не работая, ища заработка вдали от божественной природы, тишины, покоя, без творчества, которое дает силу жизни и которому так трудно приспособиться в этом городе греха, порока, смрада и ничтожной суеты. Все мое нутро возмущается, ропщет. Жизнь моя проходит в беготне по городу в тщетных поисках работы.

Собвей. Несется, громыхает, раскачиваясь, поезд под землей. Лица смятые, усталые, хмурые и нездоровые. Читают газеты, дремлют. На остановках спешат, толкаются. Толкаюсь, спешу и я… Куда? Зачем? Контора по найму. Нет, нет, больше я не могу. Сотню кур, небольшой огород, овощи свои… Опять на ферму. Проживу как–нибудь. Ольга уехала под Нью—Йорк, нашла работу, а мы с Мартой, забрав Весту, которая радовалась не меньше нашего, уехали на ферму.

1938 год. Настроение подавленное. Я устала физически. Но, несмотря на тяжелый труд, на материальные неудобства, тесные помещения, отсутствие ванны, скудную одежду, я все же люблю свою ферму…

Полученная из Европы телеграмма в корне изменила мою жизнь. Телеграмма эта извещала меня о приезде Та–тианы Алексеевны Шауфус, с которой я не виделась 18 лет.

Я встретила ее на маленькой станции Мериден, расположенной в 15 милях от фермы. Татиана Алексеевна была страшно огорчена моей ветхой одеждой и заметила, что на ногах у меня разные чулки, парных у меня тогда не было.

Я знала Татиану Алексеевну еще по Москве: она и ее друг Ксения Андреевна Родзянко — обе краснокрестов–ские сестры милосердия — любили приходить ко мне в Мерзляковский переулок, где была штаб–квартира общества изучения творений Л. Н. Толстого, подготовившего первое полное 92-томное издание сочинений моего отца. Я жила рядом с редакционной комнатой и, что было тогда редкостью, в квартире была горячая вода и ванна. Сестры приходили ко мне мыться.

А потом я потеряла сестер из виду, но вскоре узнала, что обе сестры арестованы за свои религиозные убеждения и сидят в тюрьме. Сначала они сидели на Лубянке, а потом были переведены в Иважский лагерь. Оттуда они были сосланы до окончания гражданской войны в Сибирь, где они работали в деревнях во время эпидемии сыпного тифа. За эту работу крестьяне платили им продовольствием, приносили кур, яйца, молоко, масло. А в богатых сибирских лесах, на Илнме, куда они были сосланы, они собирали грибы и ягоды. Они жили там неплохо.

Я была в это время тоже арестована и осуждена по делу Тактического центра, по подозрению в участии в антисоветской деятельности, и просидела сначала на Лубянке, потом в Новоспасском лагере, и еще год была машинисткой на принудительной работе в советских учреждениях.

И вот, 18 лет спустя, Татиана Шауфус приехала ко мне на ферму!

Американский Красный Крест пригласил ее в США из Чехословакии, где она и Ксения Андреевна Родзянко работали в Комитете помощи беженцам, под руководством дочери президента Масарика, Алисы Масарик.

— Что ты делаешь в этой глуши? — спросила меня Татиана Алексеевна. — Навоз чистишь в своих курятниках?

— Да, — отвечала я, — кормлю кур, неумело дою коров и в свободное время кое–что пишу, тоже неумело, но я довольна своей судьбой.

Здесь впервые, на моей ферме, после долгих разговоров, у нас родилась мысль создать Комитет помощи беженцам. Но как? Кто поможет? Откуда взять средства? Денег ни у Татианы Алексеевны, ни у меня не было.