Дочь

— Сабина когда-то уже расспрашивала меня. Она хотела знать все о моем прошлом и до сих пор хочет, постоянно этим интересуется. Однажды она брала у меня интервью, расспрашивала очень подробно. Но я не хотел говорить. Я не мог, я буквально заболевал от этого. А после того, как рассказывал, месяцами не мог спать. Я ей тогда так и сказал. Я никогда не напишу об этом, сказал я, и никогда этого не опубликую. Это слишком страшно, слишком мне близко, я становлюсь больным, когда вспоминаю. Это она поняла. Думаю, ты знаешь почему. Хорошо, сказала она, но люди хотят знать о фильмах, о твоих встречах с Евой Гарднер, Мэри Пикфорд, Билли Уайлдером. Попробуй, Сэм, ты сможешь. Ты — писатель, ты настоящий писатель. Это сказала она. Никто никогда так не верил в мою способность писать, как Сабина; даже моя жена Анна не верила. Ей бы агентом стать! — Сэм коротко рассмеялся. — По-видимому, она была абсолютно уверена, что я этого никогда не сделаю, слишком долго я находился по другую сторону творческого процесса. Мне постоянно приходилось скандалить с писателями, продюсерами, режиссерами и актерами. Я так много бранился — всю жизнь!

Он снова засмеялся, немного принужденно.

К счастью, он не заметил, с каким напряжением я его слушал. А может — заметил, но именно потому продолжал говорить, Бог его знает. Несомненно, для Сэма окружающие его люди были слушателями, которым он с легкостью мог непрерывно о себе рассказывать.

— У меня никогда не было возможности спокойно писать. Не случалось обстоятельств, которые я мог «обернуть себе на пользу» — так, кажется, говорят у вас в Голландии? Я всегда делал только то, что подворачивалось, стоило появиться возможности, и я использовал ее со всей энергией и напором, которые ощущал в себе. Правда, это принесло мне пятнадцать Оскаров, но ощущения, что я делал именно то, что хотел… этого у меня никогда не было. Невозможно поверить, правда? Зато денег у меня хватает, и на хлеб, и на квартплату! Это точно!

Он засмеялся и стал похож на Луи де Фюнеса.

— Ты действительно предпочел бы писательство той работе, в которой достиг такого успеха? — спросил я. — Такие прекрасные, мастерски поставленные фильмы! Ты действительно хотел бы вместо этого быть писателем?

— Только теперь я почувствовал, что работаю по-настоящему. Может быть, потому, что только сейчас я действительно хочу что-то сказать.

— Как давно Сабина брала у тебя первое интервью? — Я старался, чтобы вопрос выглядел так, словно был задан из вежливости, но голос мой предательски дрогнул.

Сэм, казалось, не заметил этого.

— Господи, много лет назад… Когда я впервые ее встретил. Десять… или пятнадцать лет назад? Я никогда этого не забуду. Она просто пришла к моей двери. Ни у кого не хватило бы смелости прийти и позвонить в мою дверь. Ты представляешь себе, что такое Лос-Анджелес? Там никто никогда не может прийти к твоим дверям. Во-первых, никто не знает твоего адреса, во-вторых, все телефонные номера секретные, в-третьих, всех более или менее известных и влиятельных людей окружает чертова уйма секретарей и агентов, атмосфера там просто немыслимая. Кстати, хочешь кофе? Нет? Так вот, открываю я дверь — а на пороге стоит Сабина. Такая решительная. Знаешь почему? Она хотела взять у меня интервью для «Новой израильской газеты»! Крошечной еврейской газеты, издающейся в Амстердаме, о которой я что-то уже слыхал. Как я мог отказать? И потом, голландский, этот проклятый голландский, на котором она говорила… Все, о чем я и думать забыл, вернулось в одно мгновение. В то утро я не решился ей отказать, более того, я бы давно помер, если бы она удовлетворилась только несколькими разговорами… Конечно, не часто встретишь молодую девушку, которая так сильно интересуется прошлым. И это дает надежду, это утешает, когда можешь сплести рассказ о прошлом. Но вот что удивительно: сразу после того, как я это рассказал, я почувствовал себя предателем по отношению к мертвым, потому что, рассказывая, отдал свою историю в чужие руки. Мне действительно было очень тяжело.

Но я не мог ее винить. Наоборот. Я предложил ей работу, она стала моим личным секретарем. Нам нравилось снимать фильмы о войне по хорошим сценариям… И мы много чего успели сделать.

Сэм говорил так быстро, что я не успевал усваивать информацию. Значит, Сабина и Сэму навязала свою одержимость? Это вызывало вопросы, а за ними явилось давешнее раздражение. Когда же это прекратится? И прекратится ли когда-нибудь? Чего она, черт побери, хочет?

Но я ощущал и привычное смирение: это была Сабина, ее наваждение, ее тема, я должен это уважать, как мог я забыть об этом?

Сэм тем временем продолжал:

— А четыре года назад, когда я заболел и мне пришлось оставить студию…

Я не знал о его болезни и испугался, что он начнет долго говорить о ней и забудет предыдущую тему.

Но Сэм спросил: