Добывайки

Под подкинул булавку так, что она вонзилась в мягкое сиденье стула, и в тот же миг уже поднимался по ножке, откинувшись всем телом назад и перебирая тесьму руками. Затем, вытянув булавку из сиденья, вновь кинул её, как дротик, высоко над головой в собранную складками ткань портьеры. «Пора!» – подумала Арриэтта и, нащупав под кофточкой драгоценное письмо, выскользнула из комнаты. В холле оказалось темнее, чем в первый раз, потому что дверь была закрыта, и когда Арриэтта бежала к коврику для ног, сердце громко билось у неё в груди. Коврик был тяжёлый, но она подняла один угол и подпихнула туда письмо ногой. «Ну, вот!» – сказала она и огляделась. Вокруг были одни тени. Тени и громкое тиканье часов. Она поглядела через огромную равнину пола туда, где вдалеке поднималась ввысь огромная лестница. «Ещё один мир поверх этого мира, – подумала она, – мир над миром». И её пронизала дрожь.

– Арриэтта, – тихо позвал Под, и она успела вбежать в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, подтягиваясь по тесьме, быстро поднялся по портьере и повис чуть повыше секретера, затем легко спрыгнул на откидную доску, широко расставив ноги, и намотал несколько витков тесьмы себе на талию на всякий случай. – Я хотел, чтобы ты посмотрела, как это делается, – сказал Под, переводя дух. Когда он столкнул промокательную бумагу вниз, она легко поплыла по воздуху и наконец опустилась на пол в нескольких шагах – человеческих шагах – от секретера, свежая, ярко-розовая на выцветшем ковре.

– Начинай скатывать, – шепнул Под, – я сейчас спущусь.

И Арриэтта, став на колени, принялась скатывать промокашку, пока рулон не сделался слишком тугим и тяжёлым для неё. Под быстро скатал его до конца и перевязал тесьмой, затем заколол тесьму булавкой. Взяв тяжёлый рулон с двух концов, они понесли его, как маляры несли бы стремянку, под куранты и дальше, вниз и вперёд…

Хомили даже не поблагодарила их, когда, тяжело дыша, они опустили рулон на пол перед дверью в столовую. У неё был испуганный вид.

– Ну наконец-то! – сказала она. – Слава богу! В доме опять этот мальчик. Я только что слышала, как миссис Драйвер говорила о нём Крэмпфирлу.

– О!.. – воскликнула Арриэтта. – Что она говорила?

Хомили внимательно взглянула на неё. Арриэтта побледнела, она только сейчас поняла, что нужно было спросить: «Какой мальчик?» – но сказанного не воротишь.

– Ничего особенно страшного, – ответила Хомили, желая успокоить её. – Просто я узнала, что он ещё в доме. Ничего особенного. Миссис Драйвер сказала, что, если он ещё раз перевернёт все ковры в холле, она отшлёпает его туфлей.

– Перевернёт ковры в холле? – эхом повторила за ней Арриэтта.

– Да. Она сказала Крэмпфирлу, что он три дня подряд переворачивает ковры в холле. Она сразу заметила это, сказала она, по тому, как они лежат. Вот эти её слова про холл и встревожили меня, потому что ты и отец… Что с тобой, Арриэтта?.. Ты так побледнела… Ну, полно, помоги передвинуть мебель, и мы постелим новый ковёр.

«Аx, – грустно думала Арриэтта, помогая матери вынимать вещи из спичечного комода, – три дня подряд он искал моё письмо и ничего не находил. Он, наверно, и надежду потерял… и больше не посмотрит».

В тот вечер она чуть ли не целый час стояла под скатом потолка, делая вид, что практикуется на мурашки, а на самом деле слушая разговор миссис Драйвер с Крэмпфирлом. Она узнала, что ноги миссис Драйвер замучили её до смерти, и жалко, что она не заявила об уходе ещё прошлой весной, и не выпьет ли Крэмпфирл ещё глоточек, всё равно в погребе вина больше, чем Ей выпить до конца Её дней, и если кто-нибудь воображает, что миссис Драйвер будет мыть окна на втором этаже, так он сильно ошибается… Но на третий вечер, не успела Арриэтта слезть с табуретки, чтобы не упасть от усталости, как услышала голос Крэмпфирла:

– Если хотите знать, что я думаю, так я думаю, что он завёл хорька.

И Арриэтта быстренько забралась снова на табурет и затаила дыхание.

– Хорька! – пронзительно вскрикнула миссис Драйвер. – Хорошенькое дело! Где же он его держит?

– Этого я не скажу, – отвечал ей Крэмпфирл низким, рокочущим басом. – Я одно знаю: он бродил по полям за Паркинс-Бек, все склоны облазал и вроде бы звал кого-то из кроличьих норок.

– В жизни такого не слыхивала! – сказала миссис Драйвер. – Дайте ваш стакан.

– Самую малость, – сказал Крэмпфирл. – Хватит. На печень действует… слишком сладко… это вам не пиво, тут и спору нет. Да, – продолжал он, – когда он увидел, что я иду с ружьём, он притворился, будто вырезает себе палку. Но я-то его уже давно заприметил и слышал, как он кричал. Носом прямо в кроличью норку. Провались я на этом месте, если он не завёл хорька! – Арриэтта услышала, как он отпил и поставил стакан на стол. – Да, – сказал он наконец, – хорька по имени какой-то дядя.

Арриэтта невольно дёрнулась всем телом, секунду удерживала равновесие, размахивая руками, и упала с табурета. Табурет с грохотом откатился к стене, ударился о комод и перевернулся.

– Что это? – спросил Крэмпфирл.

Наверху наступила тишина; Арриэтта затаила дыхание.