Добыча стрелка Шарпа

Опускающееся солнце оставляло после себя пламенеющее небо. Последние его лучи упали на флаг с белым крестом, свисавший с самого высокого из городских мачтовых кранов. Флаг полыхнул алым, и уже в следующее мгновение его поглотила тень. Ушел еще один день. Датские орудия умолкли, и ветерок медленно потянул дымовые облачка за собой на запад. В церкви Спасителя с красивой внешней винтовой лестницей молящиеся призвали Господа пощадить город и наделить мудростью генерала Пеймана. Сам Пейман, не догадываясь о возносимых за него молитвах, сидел в этот час за ужином из сардин. Три малыша, появившихся в тот день на свет в родильном доме между Бредгаде и Амалиенгаде, спали. У одной из матерей начался жар, и ее закутали во фланелевые простыни и напоили микстурой из бренди и пороха. Куда больше бренди и аквавита проследовало в горло посетителей таверн, большинство которых составляли свободные от службы солдаты и матросы. На уличных перекрестках замерли в ожидании семь пожарных повозок, представлявших собой огромные металлические баки с чудовищными двухкоромысловыми насосами. Еще одна служба прошла в церкви Холмана, где по традиции собирались моряки.

В арсенале на Тойхусгаде ополченцам раздавали последние мушкеты. В случае штурма города британцами именно они, пивовары и писари, плотники и каменщики, готовы были встать на защиту города. В лавчонке на Толбоден, около таможни, мастер наносил татуировку на спину матроса – два датских моряка топят британского льва.

– Существуют правила войны,– уверял собравшихся к ужину гостей генерал Пейман,– а британцы христианский народ.

– Совершенно верно, совершенно верно,– согласился с ним университетский священник.– Но они также и большие спорщики.

– В любом случае никто не будет воевать с женщинами и детьми,– стоял на своем Пейман.– По крайней мере, с христианами. Мы же не в Средневековье живем! На дворе девятнадцатый век.

– Отличные сардины,– похвалил священник. – Вы, наверно, берете их на Драгстеде?

Тем временем на пятнадцати британских батареях, шестнадцати канонерках и десяти плашкоутах, специально переоборудованных для размещения небольших мортир, офицеры посматривали на часы. За сухопутными батареями были установлены ракеты, запускаемые с треугольных опор. Сумерки еще не успели сгуститься, но стоявшие на крепостных стенах наблюдатели уже не видели, как оттаскивают в стороны защищающие орудия тяжелые фашины.

Тучи рассеялись, и на небе выступили первые звезды.

На передовой батарее вспыхнул красным фитильный пальник.

– Они угрожают только потому,– отстаивал свою точку зрения генерал Пейман,– что рассчитывают на нашу слабость. Мы не должны поддаваться на угрозы. Здравый смысл и соображения гуманности восторжествуют. Обязательно восторжествуют.

– Восторжествует христианство,– упирался священник.– Нападение на гражданское население есть прямое оскорбление самого Господа. Что это, гром? А мне казалось, погода пошла на поправку.

Никто не ответил и никто не пошевелился. Грохот действительно напоминал гром, но Пейман хорошо понимал, что дело не в грозе. Это выстрелило орудие. Стреляло оно издалека, но звук получился тяжелый, плотный, что указывало на мощную мортиру.

– Да поможет нам Бог,– тихо промолвил генерал, нарушая воцарившееся за столом молчание.

Первый снаряд взмыл в небо, оставляя за собой тонкую красную линию осыпающихся с горящего фитиля искр и едва заметный хвостик дыма. Это был сигнал, и на него тут же отозвались мортиры всех батарей к западу от города и стоящих на якоре кораблей.

Следом за мортирами ударили гаубицы.

Красные полосы прочертили небо.

Пушкари уже перезаряжали орудия. Первые бомбы напоминали падающие звезды, но чем ближе к земле, тем страшнее становился их пронзительный вой. Бог так и не явил свою милость, у британцев ее не нашлось, и Копенгаген принял страдания.

Первая бомба разворотила крышу, разбросав фонтаном осколки черепицы, пробила оштукатуренный потолок и упала на верхнюю площадку, где на мгновение замерла, потом, дымя запалом и грохоча по ступенькам, скатилась вниз, на полуплощадку. В доме никого не было.

Казалось, она уже не взорвется. Фитиль прогорел, дым почти прекратился. Сверху, с проломленного потолка, осыпались чешуйки штукатурки. Бомба, тринадцатидюймовый черный шар, просто лежала у стены, но запал еще не потух, огонек еще полз, поедая последний дюйм селитры, серы и толченого пороха, пока не добрался до заряда, и тогда бомба разнесла верхний этаж, сделав это в тот самый миг, когда другие бомбы первого залпа обрушились на соседние улицы. Семилетняя девочка, отправленная спать без ужина за то, что хихикала во время семейной молитвы, стала первой жертвой бомбардировки, когда на нее, пробуравив потолок спальни, упала одиннадцатидюймовая бомба.

Начались первые пожары.