Когда консерваторы вернулись к власти, коренные разногласия между Лондоном и Вашингтоном стали еще яснее очерчиваться. Американцы боялись, что если Мосаддык падет, на его место придут коммунисты, лучше попытаться работать с ним, как бы это ни раздражало, чем против него. Британцы, напротив, считали возможным, что после падения правительства Мосаддыка к власти придет более разумное правительство, и чем скорее, тем лучше. Уступки в Иране безнаказанность Мосаддыка неизбежно соблазнят другие страны по всему миру и приведет к эпидемии национализации и экспроприации. Британия не могла себе позволить рисковать другими капиталовложениями за рубежом. „Мы должны заявить США на самом высоком уровне, – заявил сэр Дональд Фергюссон, заместитель министра топлива и энергетики, – что, если даже предположить, что они правы и Мосаддыка надо поддерживать, чтобы спасти Персию от коммунизма, придется выбирать между спасением Персии и гибелью нашей страны“. В британском правительстве было много заходящих в тупик споров о том, что делать и кто виноват. Терпение лопалось, и закипала злость от невежества, как считали чиновники, самой „Англо-иранской компании“. Даже Идеи жаловался, что председатель компании сэр Уильям Фрейзер витает в „заоблачной стране дураков“12.
Осенью 1951 года, через несколько недель после исхода британцев из Абадана, Мосаддык поехал в США защищать дело Ирана в ООН. Он отправился к Трумэну и Ачесону доказывать свою правоту и просить экономической помощи. Американское правительство хотело стабильности в Иране, но не было готово ради этого выручать Мосаддыка. Когда Мосаддык начал объяснять Трумэну и Ачесону, что он „говорит от имени очень бедной страны, где только пустыня, песок…“, Ачесон прервал: „и нефть совсем как в Техасе!“ Премьер-министр получил только минимальную экономическую помощь.
Но помощник государственного секретаря Джордж Мак-Ги после восьмидесяти часов переговоров с Мосаддыком во время его визита пришел к выводу, что есть возможность наметить основы соглашения. Нефтеперерабатывающий комплекс в Абадане приобретет „Ройял Датч/Шелл“ (поскольку это голландская, а не британская компания), а специальный контракт с „Англо-иранской компанией“ обеспечит равное распределение прибыли (принцип пятьдесят на пятьдесят). Но Мосаддык настаивал на дополнительном условии: никто из британских специалистов не будет работать в Иране. Ачесону предстояло лично проверить реакцию Энтони Идена на это предложение на официальном завтраке в Париже. В государственном департаменте с нетерпением ждали звонка Аче-сона. Он позвонил Мак-Ги и сообщил, что дополнительное условие Мосаддыка разъярило Идена как унизительное. Идеи безапелляционно отверг предложение. Мак-Ги, питавший большие надежды, был потрясен. Его усилия разрешить иранский нефтяной кризис оказались тщетными. „Для меня это было почти концом света“, – сказал он. Не было ясно, разделял ли Мосаддык его отчаяние и вообще хотел ли он хоть какого-то соглашения. „Разве вы не понимаете, что, возвращаясь в Иран с пустыми руками, – говорил Мосаддык одному американцу перед отлетом из США, – я оказываюсь сильнее, чем если бы я вернулся с соглашением, которое еще надо всучить моим фанатикам?“
Все же администрация Трумэна продолжала надеяться на достижение соглашения с Мосси. В государственном департаменте и министерстве иностранных дел Великобритании были предложения создать консорциум компаний, который принял бы на себя управление иранской нефтяной промышленностью. Появился даже оригинальный план, по которому Всемирный банк в качестве попечителя возьмет под свой контроль нефтяные операции Ирана до достижения окончательного соглашения. Но все попытки разбивались о нежелание Ирана идти на компромиссы, смягчающие национализацию и уменьшающие его контроль или ведущие к повышению роли „Англо-иранской компании“.