Добрыня Никитич. За Землю Русскую!

– Дядюшка, отпусти меня и Рацлава обратно в Новгород, – умоляюще проговорил Владимир. – Не хочу я ехать к варягам, они злые и жестокие. Варяги могут пообещать тебе свою помощь, а сами нанесут тебе удар в спину, позарившись на твои деньги и корабли.

– Нет, дружок, – твердо промолвил Добрыня, – я не могу оставить тебя без своей защиты. Я обещал твоей матери, своей сестре, всегда быть рядом с тобой.

– Ну отпусти меня хотя бы в Ладогу, дядюшка, – слезно ныл Владимир. – Вряд ли Свенельд сунется в Ладогу. Я пересижу там и приеду в Новгород, когда Свенельд уберется оттуда.

– В эту пору года через Ладогу до Новгорода постоянно идут караваны торговых судов, – сказал Добрыня. – Кто-нибудь из купцов запросто может проболтаться о том, что ты в Ладоге. И тогда люди Свенельда мигом доберутся до тебя, дружок. – Добрыня выразительно провел ребром ладони себе по горлу, показывая племяннику, какая у него будет участь в таком случае.

От обиды и отчаяния юный Владимир зарыдал в голос, упав на постель лицом вниз, при этом он дергал руками и ногами, отпихивая от себя Добрыню. Капризный княжич прибегнул к последнему средству, желая добиться своего, памятуя, что в прошлом потоки его слез порой размягчали суровое дядино сердце.

Добрыня отошел к своему ложу и как ни в чем не бывало стал снимать с себя сапоги.

Лежавший на медвежьей шкуре Рацлав негромко заметил Добрыне, мол, не лучше ли и впрямь оставить Владимира в Ладоге, ведь неведомо, что их ожидает впереди.

Добрыня досадливо отмахнулся от Рацлава: мол, и ты туда же!

– Спи! – бросил Добрыня Рацлаву. – Подъем завтра будет ранний.

– Как же, уснешь тут! – проворчал Рацлав, сделав кивок в сторону занавески, за которой надсадно рыдал Владимир.

– Ничего, пусть поплачет наш княжич, крепче спать будет, – промолвил Добрыня и загасил масляный светильник.

* * *

На другой день буря на озере утихла, дождь прекратился, голубые небеса очистились от завесы из туч.

– Ну вот, боги и без всяких жертв с непогодой управились, – сказал Добрыня, помогая своим людям перетаскивать походную утварь с берега на ладью. – Поспешайте, други. Надо поскорее отчаливать, а то ведь милость богов переменчива.

– Не дело это, Добрыня, – промолвил Харальд. – Надо бы отблагодарить богов хоть какой-нибудь жертвой, это займет немного времени.

Раздраженно повернувшись к Харальду, Добрыня махнул рукой туда, где маячили в туманной дымке купеческие суда с горделиво загнутыми носами.

– Вон, они отсыплют богам от щедрот своих, благо эти торгаши уже почти у цели, – обронил он. – А наш путь токмо начинается, пусть боги сохранят нас на этом пути, тогда они и получат от нас воздаяние. Я не привык расплачиваться за незаконченное дело.

После двухдневного пути по реке Неве, берега которой утопали в дремучем лесу, ладьи Добрыни вышли в Варяжское море. Среди дружинников Добрыни было несколько человек, которым в прошлом довелось побывать на торговых ладьях на острове Готланд и на побережье Свеаленда, они-то и указывали путь всей флотилии. Ладьи двигались на запад, не отдаляясь от лесистого берега, который все время маячил слева по борту. На ночь корабли приставали к суше. Это был совершенно дикий край, утопающий в лесах и болотах. Здесь жила чудь, небольшой лесной народ, промышляющий охотой и рыболовством. Свои селения чудь укрывала в лесных урочищах подальше от морского берега, опасаясь людей, плавающих на больших кораблях. Разбойные варяги и купцы из разных земель частенько нападали на чудь, захватывая людей из этого племени для продажи в рабство.

Спустя пять дней зеленая береговая кромка растаяла за кормой. Дальнейший путь пяти Добрыниных ладей пролегал по неспокойной глади безбрежного моря. Свинцовые пенные валы подбрасывали ладьи, идущие под парусами, словно щепки. Кормчие предлагали Добрыне переждать шторм на острове Хийумаа, но тот не послушал их. Добрыне не терпелось поскорее добраться до Вестерготланда. «Надо поспешать, други мои, – говорил он, – покуда соседние ярлы не растащили наследие Скеглара Тости по частям».

Юный Владимир никогда в своей жизни не видел столько воды, которая шумела и пенилась под напором ветра, от которой исходил совершенно особенный соленый запах. Днем, вечером и на рассвете взор Владимира не различал вокруг идущей на закат ладьи ничего, кроме морской глади. Бледно-бирюзовое море сливалось вдали с линией горизонта, к какой из сторон света ни обращал бы Владимир свой взгляд. Ему стало казаться, что морю не будет конца, что скорее всего кормчие сбились с пути.

Когда солнце в очередной раз скатилось в морскую пучину, окрасив небосвод на западе оранжево-красными отблесками, Владимир схватил Добрыню за руку и стал умолять его повернуть обратно к устью реки Невы.

– Дядюшка, мне совсем худо, – стонал Владимир. – Я не могу ни спать, ни вкушать пищу. Все, что я съедаю, выходит из меня вместе со рвотой. Меня, наверное, отравили. Ох, как мне скверно! Я умираю!..