Добрый доктор

Лишь несколькими днями позже я обнаружил: за стенами больницы тоже кое-что переменилось. И этой перемене предстояло повлиять на мою жизнь еще глубже, чем всем другим, вместе взятым.

О ней Лоуренс известил меня не сразу. Предпочел оттянуть разговор. Я побеседовал с доктором Нгемой, попытался объясниться с Техого, отсидел в понедельник утром собрание… И лишь в середине недели Лоуренс завел речь об этой новости — небрежно, между делом, словно только что вспомнил. Однако, едва он раскрыл рот, стало очевидно: подходящего момента он дожидался долго.

— Ах, да… Фрэнк… Можно вас на минутку?

Мы находились у себя в комнате. Был тот неопределенный час, когда через пыльные стекла сочится серый, отфильтрованный, негреющий свет.

Лоуренс опустился на свою кровать и окинул меня задумчивым взглядом. Затем встал, подошел ко мне.

— Ничего, если я здесь присяду?

— Валяйте.

Он сел рядом со мной на мою кровать. Некоторое время слышалось только его прерывистое дыхание.

— Как поживаете? — спросил он наконец.

— Хорошо.

— Вид у вас не очень. Трудно вам пришлось в Претории?

— Лоуренс, в самом деле, если имеете что-то сказать, так прямо и скажите, — раздраженно рявкнул я.

Страдальчески засопев, он наконец сказал:

— Это касается поликлиники. Ну, точнее, нет. Я имею в виду, не поликлиники как таковой. То есть связано с поликлиникой. В каком-то смысле. Но сама поликлиника ни при чем.

— Никак не возьму в толк, о чем речь.

Он набрал в грудь воздуха.

— Ну, хорошо. Та женщина…

— Какая женщина?

— Та. Ну, знаете. Ваша приятельница.

Я наконец понял:

— Вы имеете в виду Марию.

— Да. Она. Из сувенирного магазина…

Он смотрел на меня, но, когда я вскинул голову, опустил глаза. Отвел взгляд.

— И что она?

— После приема. Когда меня все обступили. Она подошла ко мне. Сказала, что у нее большая проблема, спросила, могу ли я ей помочь.

И он умолк, но я обо всем догадался сам. Слово повисло в воздухе. Оставалось лишь его произнести:

— Беременна.

Он кивнул. Сглотнул — громко, отчетливо.

— Она попросила вас сделать операцию.

Он снова кивнул.

Меня обуяло спокойствие. Неестественное спокойствие, абсолютная бесстрастность. Я сказал ему:

— А мне вы зачем об этом рассказываете?

Он попытался что-то сказать, но лишь беззвучно разинул рот; я осознал, что правдивый ответ — выше его сил. Он лишь прошептал:

— Мне нужно… нужен ваш совет.

— Лоуренс, аборты больше не считаются преступлением. Вы вправе ей помочь.

— Она… она не хочет, чтобы это было сделано здесь.

— Тогда где же?

— Там. В домике.

— Это же безумие.

— Я знаю. Но она панически боится чего-то. Или кого-то. Хочет, чтобы я приехал туда поздно ночью. Тайно.

— Почему?

Он передернул плечами; в этом жесте выразилось все его отчаяние. От гордости и уверенности в себе, как на давешнем собрании, не осталось и следа; передо мной был растерянный юнец, нуждающийся в помощи.

Я спросил:

— И как вы собираетесь поступить?

— Не знаю.

— Но когда ей нужно?..

— Скоро. В точном сроке я не уверен, но скоро. Фрэнк. А что, если…

— Что?

— Не могли бы вы… не возьметесь ли?.. — Он снова передернул плечами.

— Вы что же, хотите попросить, чтобы я это сделал?

Он вымученно улыбнулся:

— Даже не знаю. Мне тут пришло в голову… Вы… мне показалось, вы с ней знакомы.

— Но, Лоуренс, — возразил я, — она же именно к вам обратилась.

Это была правда. Если бы он не осуществил свою затею с поликлиникой, если бы он не отправился именно в ту деревню, он больше никогда в жизни не увиделся бы с Марией. Некая часть моей натуры — черствая, загрубевшая, сокрытая на самом дне моей души — испытала определенное удовлетворение. Лоуренс грезил о том, как придет к людям, как будет делать широкие символические жесты перед восторженной публикой, но, едва столкнувшись с реальностью, растерянно развел руками.

Конечно, я не собирался оставаться в стороне. Конечно, я решил выяснить, что произошло. Конечно, я сознавал, что должен вмешаться. Но покамест испытывал невеселую радость от того, что Лоуренс сам себе выкопал яму.

Той же ночью я поехал к ней. Ехал, не зная наперед, что ей скажу. В последний раз я был у нее незадолго до поездки в город. Тогда я обещал ей вернуться на следующую ночь, но так и не выбрался.

Дорогу опять преграждал кордон. На вопрос: «Куда едете?» — я ответил: «Просто катаюсь». Эта фраза заметно озадачила молодого солдата, приказавшего мне съехать на обочину. Он заставил меня выйти из машины и распахнуть все дверцы, чтобы он мог провести доскональный обыск: под сиденьями, между сиденьями, в бардачке, в багажнике, под капотом. Ничего не обнаружив, он был вынужден меня отпустить. Но дальше я отправился с чувством вины. Точно и впрямь вез сверхсекретную контрабанду.