Добрый доктор

Занеле среагировала на мою интонацию. Нервно переступила с ноги на ногу:

— Погодите…

Но и он среагировал. Впервые посмотрел прямо на меня. Белки глаз цвета слоновой кости. В глазах нескрываемое презрение. Он сказал:

— Вам не нравится мой дом?

— Зачем вы сюда приезжаете?

— Посмотреть.

— Что тут смотреть? Для вас это все в прошлом.

Повисла напряженная пауза.

— Погодите, — снова повторила Занеле.

Бригадный Генерал двинулся ко мне:

— Что они сделали с моим домом? Ничего. Выгнали меня, забрали мою мебель. Три грузовика приехало. Три… — Он выставил три пальца — этому числу он придавал какое-то особенное значение.

— Все это было не ваше.

Он проигнорировал мои слова:

— Они просто все бросили. Ничего не делают. Если я не буду заботиться о саде, что будет? Он умрет. Кто будет стричь газон? Кто даст ему воду? Если я не буду сторожить, какая-нибудь шушера выломает ворота и станет жить в этих залах. В этих красивых залах.

— Должно быть, вам очень тяжело, — опечаленно произнесла Занеле.

— Тяжело. Очень тяжело. Еще вчера я жил здесь. Прошел всего один день — я живу в палатке. Еще вчера я мог все. Прошел всего один день — ничего уже не могу. Ужасно. Ужасно! — Его голова неспешно, с явным усилием, повернулась ко мне: — Скажите мне, доктор: если бы вы были я, вы бы захотели вернуться назад, правда?

«Доктор»… Это слово упало в мою душу холодным камнем. Он меня узнал.

— Понятия не имею, — сказал я. — Не знаю, каково это — быть вами.

Он вновь медлительно улыбнулся, оскалив крупные белые зубы.

— Я вам скажу. Люди, маленькие люди, пустые люди, они думают, что я — прошлое. Но я не прошлое. Мое время скоро придет.

— Хорошо, — сказал я. — Очень за вас рад. Но нам уже пора ехать. Час поздний, Линда. Я хотел сказать, Занеле.

— Да, — сказала она. — Что ж, спасибо. Приятно было познакомиться.

Он взял ее руку в свои, склонил голову. Все с той же широкой улыбкой, такой же бессмысленной, как и его никчемные медали. Я уже спускался по ступенькам.

Занеле нагнала меня, когда я поравнялся с садовниками. Они переключились на другую часть сада и возобновили свои ритмичные причитания в унисон со стрекотом косилки и клацаньем ножниц. При виде нас они испуганно замерли, но вскоре клацанье возобновилось.

— Погодите, — сказала она. — К чему такая спешка?

Я замедлил шаг. На обратном пути мы не проронили ни слова.

Калитка. Путь вдоль стены. Две чужие машины, белая и черная, припаркованные бок о бок, словно примитивный символ единения. Поначалу я подумал, что эти автомобили привезли сюда влюбленных, повинуясь их романтическому капризу. Теперь же я знал: эти машины перевозят и более зловещий груз. Я рассмеялся вслух.

— Что такого смешного?

— Вообще-то это не смешно…

— Что не смешно?

Как тут объяснишь? Все просто, но невероятно. За ужином она причислила меня к злодеям, когда я сказал ей, что служил в армии. Теперь же этот коротконогий монстр сделался ее кумиром лишь потому, что когда-то у него была власть. Хоумленд, насилие, алчность, грязные политические игры и пустопорожние титулы — все это для нее ничего не значит. В мире черно-белой этики, в мире Лоуренса, власть никогда не бывает стопроцентно неправедной.

— Ничего, — сказал я.

В машине мы молчали, глядя прямо перед собой на приближающиеся городские огни. Съехав с холма, вновь оказались среди пустынных улиц и ветшающих зданий. Притормозив у заведения Мамы, я замешкался, обмирая от неопределенности: наше безмолвие — неутешительный финал или многообещающее начало? Обернувшись к ней, я моментально понял все. Она обернулась ко мне синхронно. Наши горячие губы слились. Но даже в этот момент — прежде чем мы поднялись по лестнице и оказались в комнате с жесткой, узкой кроватью — нас неотступно сопровождало эхо минувшего вечера. Во тьме мы были вдвоем — но не наедине.

X

Вернувшись ночью в больницу, я увидел его в окне ординаторской. Он сидел за столом. Дежурил. Он не мог не услышать, как я подъехал, но так и не выглянул из окна. И я тоже не зашел к нему в ординаторскую.

Чувства вины я в тот момент не ощущал. Оно пришло позже. Моя совесть просыпалась неспешно, как из черного семени проклевывается росток. Считайте меня извращенцем, но тогда, той ночью, я ощущал, что стал к Лоуренсу ближе, сдержал уговор — некое соглашение, словно бы заключенное между нами, где Занеле отводилась роль второго плана.

Я увиделся с ним наутро, когда он пришел с дежурства. Он был усталый, поникший, но отсыпаться не стал. Побрился, принял душ, переоделся в чистое. И лишь после этого спросил — небрежно, словно бы между прочим, — как прошел вчерашний вечер.

— Нормально. Мы посидели у Мамы, поужинали. Ничего из ряда вон выходящего.

— Большое спасибо, что выручили, Фрэнк. Вы настоящий друг.

Сам не знаю, что заставило меня умолчать о Бригадном Генерале, ведь эта часть вечера меня ничем не компрометировала. Но чуть позже, увидев ее с Лоуренсом — она уже собиралась в обратный путь, — я осознал: она тоже не рассказала ему о Генерале. Странно, но факт: наше вчерашнее соитие, спровоцированное взаимной обидой, вело свою историю от запретного сада на холме.