Добрые времена

Общежитие молодых специалистов представляло собой трехкомнатную квартиру, расположенную на первом этаже небольшого, довольно неуклюжего двухэтажного особнячка — детища конца сороковых годов. Дом выходил фасадом на тихую зеленую улочку, которая так и называлась — Малая Зеленая.

Первый этаж нисколько не смущал его обитателей, напротив, давал известные удобства. Тем из них, кому приходилось возвращаться домой поздно вечером, точнее, ранним утром, не нужно было беспокоить соседей. Достаточно приоткрыть никогда не запиравшееся окно — и ты уже в кровати спишь сном праведника.

Воров молодые специалисты не боялись, поскольку ценных вещей не имели. Модный светлый плащ, приобретенный однажды Аркадием Петровым, а также Ромкины мокасины обычно надевал счастливчик, уходивший на очередное свидание. Судьба плаща и мокасин останавливала прочих от желания покупать что-либо, кроме самого необходимого. В общем, как говаривал Женька Немов, несколько перефразируя слова древних, — «все свое ношу на себе».

Сегодня Ромка Бессонов проснулся в хорошем настроении. За последний год это случалось не так-то часто. Несмотря на Ромкины двадцать четыре года, жизнь успела оставить ему на память кой-какие шрамы, которые вдруг принимались ныть вроде бы ни с того ни с сего, как коленки ревматика в дурную погоду.

Ночью ему приснилась огромная ярко-зеленая поляна. Вдалеке, у самого горизонта, бежит маленький, будто игрушечный паровозик без вагонов. Ромка лежит на кровати у огромного окна больничной палаты. С улицы в окно заглядывают родные и близкие. Мать, бабушка? Спрашивают: «Как себя чувствуешь?» «Отлично, — кричит Ромка. — Поглядите, я могу летать». И действительно, напрягшись, он отрывается от кровати, взмывает к потолку. «Видите? — кричит он торжествующе. — Это совсем просто. Только надо постараться». Плавно, чтобы сохранить равновесие, он плывет вдоль потолка, вокруг люстры, слышит восторженные возгласы...

Проснувшись, он еще долго лежал с закрытыми глазами, боясь спугнуть тихую радость. Прислушивался к звонким утренним голосам прохожих, ощущая сквозь приоткрытое окно прелый запах увядающих листьев. Потом, наконец, повернулся и взглянул на соседа.

Женька Немов тоже проснулся, но вставать пока не собирался. Его длинный нос хищно высовывался из-под одеяла.

— Привет, старик! — сказал Женька меланхолично, заметив, что Роман смотрит на него. — Ну и дрыгался ты во сне!

— Привет, привет, приют безлюдный! — радостно отозвался Роман и, спружинив о матрац, будто о батут, спрыгнул с кровати.

— Ну почему «безлюдный»? — так же меланхолично возразил Женька.

— Потому что бездетный налог платишь! — грубо сострил Роман и отправился умываться.

Из соседней комнаты раздавалось ритмичное пение. Это Аркадий Петров делал зарядку.

Роман нырнул в ванную, под мягким ливнем душа начал бриться и запел сам нечто неаполитанское: «О, Сорренто! Тебя я умоляю!»

В кухне они столкнулись.

— A-а! Романс для скрипки с оркестром! — пророкотал басом Аркадий, не отводя глаз от закипающего кофейника. Его круглое и плоское, как блин, лицо, усеянное многочисленными конопушками, излучало добродушие.

— Шутка?

— Ты же знаешь, что я страшно остроумный человек!

— Это точно! От твоих шуток страшно становится.

Аркадий собрался обидеться, но в кухню зашел заспанный Женька.

— Что у нас на завтрак?

— Кофе и яйцо всмятку!

— Опять яйца! — заныл Женька, протирая очки.

— Завтра твоя очередь дежурить, вот и сделаешь нам свиные отбивные, — заржал Аркадий.

— Мясо утром вредно, — не воспринял юмора Женька. — Я вам манную кашу сварю.

— Только попробуй, — свирепо сказал Роман. — У меня с детства на нее аллергия.

После завтрака все заспешили одеваться. Аркадий надел галстук и принял официальный вид.

— Как? — спросил он, крутясь перед зеркалом.

— Серьезный ты мне больше нравишься! — сказал Роман.

— Между прочим, сегодня комитет в два часа. Будем слушать отчет механического цеха. Приходи. А то некоторые скучают.

— Кто, например?

— Лада прошлый раз вся извертелась. «Где, — говорит, — наш репортер?» Вскружил девке голову.

— Я?! — уязвленно вскричал Роман.

— Я, что ли? Смотри. У нее три брата. Один здоровее другого.

— Я и не думал...

— У-у, скромник! — погрозил пальцем Аркадий, но тут же снова принял официальный вид, соответствующий, по его мнению, званию комсорга штамповочного цеха, и направился к двери. Роман и Евгений пошли следом.

На улице к Бессонову снова вернулось хорошее настроение. Стояло бабье лето. Аллею, ведущую к заводским проходным, устилал плотный ковер из опавших листьев. Осеннее солнце приятно ласкало кожу. Основной ноток рабочих прошел час назад. Сейчас к восьми шли люди из различных служб и отделов.

— Ишь, сколько тунеядцев, — ворчал под нос Немов.

— Почему «тунеядцев»? — удивился Роман.

— Конечно. Я считал. У нас на каждых шесть рабочих приходится по одному итээру. А до революции между прочим, на пять тысяч рабочих было всего пятьдесят человек обслуживающего персонала.

— Ты забываешь, что производство усложнилось.

— Ничего я не забываю. Но много у нас лишних звеньев.

— Ну и ликвидируй их. Ты же у нас НОТ.