Добрые времена

— Никак нельзя, — серьезно сказал Головкин. — Я техникум кончал на пятом десятке. Думаешь, охота была? А надо — значит, надо...

Смена, действительно, заканчивалась. Люди стали покидать рабочие места. Стремглав умчался и Жорка.

— Не спешишь? — спросил Головкин у Романа. — Тогда подожди. Я в душе умоюсь и еще погутарим.

Они вышли из цеха. Майское солнце нежно ласкало кожу.

— Вот давай здесь в скверике посидим! — предложил Головкин.

Они сели на скамеечку.

— Сами литейщики здесь все посадили, — горделиво заметил Головкин.

В светлом костюме, с короткими посеребренными волосами, он совсем не походил на литейщика. Лишь глубоко въевшаяся в поры земля выдавала его принадлежность к этой профессии.

— В обед здесь все собираются, — продолжал Головкин. — Молодежь в волейбол, а старики в домино дуются. Хорошо!

Он поглядел на Романа.

— О чем задумался, корреспондент? Как звать-то?

— Роман.

— Так о чем задумался, Роман?

Тот нерешительно прокашлялся и вдруг сказал:

— Добрый вы человек, Виктор Иванович.

Головкин вскинул на него свои ясные глаза, контрастирующие с темным цветом кожи, и согласно кивнул:

— Правильно. Добрый. Мне доброту покойный отец завещал. Умный был мужик. Хочешь, притчу его расскажу? Значит, жили-были два соседа. И решили они однажды забор, тот, что на улицу выходит, понарядней сделать. Подобрали штакетник поровней, покрасили в разные веселые цвета, сверху фигурные реечки понабили. А тут, как на грех, осень, слякоть, грязь. Прохожие, значит, хватаются за штакетник, пачкают, ломают. Что делать? Один сосед взял да и весь свой забор колючей проволокой обмотал. А другой вдоль забора кирпичики положил. И что ты думаешь?

Утром встают: у того, что в колючей проволоке, весь штакетник изуродован, а у кого кирпичики — стоит цел-невредехонек. Чуешь? Всегда людям добро надо делать!

— Всегда? — засомневался Роман. — А если он мне какую-нибудь гадость сделает, то как?

— Все равно. Ты ему доброе дело делай.

— Это как у Христа получается, — усмехнулся Роман. — Он тебя по одной щеке вмазал, а ты подставляй другую.

— Нет, я знаю, это «непротивление» называется. Лев Толстой проповедовал. Я вовсе не про то говорю, — загорячился Головкин. — Давать сдачи надо, но добром.

— То есть как? — удивился Роман. — Когда тебе по морде, так ты по морде. Это и есть дать сдачи.

— Ладно, объясню на примере. Работает со мной на формовке мужик один. Врать не буду, специалист неплохой, но завистливый, ужас! Если я больше его получил, спать не будет. Ему говоришь — так лучше надо работать, Федя! Не понимает. Твердит одно: тебе дали выгодный заказ, а мне нет. Хоть кол на голове теши. А уж если я за рационализацию премию получу, в лице меняется и зубами скрипит, не подходи! Тут меня, как на грех, в цехком, потом в областной совет новаторов избрали. Здороваться перестал. А вскоре дают премию, ни много ни мало, а что-то около тысячи, за внедрение быстро сохнущих смесей. Мы тогда большой экономический эффект получили. Все. Этого уже Федор не выдержал, сел и написал на меня анонимку.

— Анонимку? — недоверчиво переспросил Роман. — Как же вы узнали, что именно он?

— Просто больше некому, — повел головой литейщик. — Пишет, дескать, премии дают только по знакомству, тем, кто в начальство пробился. Комиссия, как положено, пришла. Ну, естественно, разобрались и разошлись. Меня даже особенно вопросами не тревожили, и так все ясно.

— Ну, сволочь! — Роман аж вскинулся от негодования. — И как же вы, сдачи ему дали?

— Дал, — рассмеялся Головкин. — Вскоре, значит, заседание цехового комитета по жилищному вопросу. Рассматривается два заявления, Федора нашего и еще одного рабочего. Условия совершенно одинаковые: и стаж один, и семья — у того трое, и у этого. Метраж почти одинаковый. Короче, обоим бы дать нужно, а квартиру одну на цех выделили. Мнения разделились. Так не говорят, а кое-кто втайне и про анонимку эту вспомнил. Тут я попросил слова. Смотрю на Федора, а у того в глазах тоска зеленая. Чувствую, думает: «Добил-таки меня, гад. Сейчас растопчет, следа не оставит». А я и говорю: «Предлагаю все же вперед квартиру Федору дать. Второй-то на шихтовом дворе работает, тоже не сахар. Но формовка, да еще ручная, специалиста требует. А Федор, говорю, наш специалист. Особенно когда с душой подходит».

Головкин замолчал, раздумчиво разминая в жестких пальцах папиросу.

— Ну я что? Дали? — с увлечением спросил Роман.

— Дали, конечно, — почему-то вздохнул Головкин.

Роману почудилось, что у того мелькнула в глазах слезинка.

Головкин снова вздохнул.

— Веришь, переменился мужик. Будто что-то в нем хрустнуло. И веселый стал, и работает лучше. А уж на новоселье звал. Только я не пошел...

— Почему?

Головкин усмехнулся:

— Все-таки я тоже человек...

— Ну, хорошо, — упрямо сказал Роман. — Убедили вы меня. Надо отвечать на зло добром. Но есть ведь и такие сволочи, на которых никаким добром не подействуешь? Только хамить будут?

— Есть, — согласился Головкин, — только такие, милый Роман, плохо кончают.

— Почему?