Добрые люди

Мне не с чем было сравнить рост Клавки, и я попросил:

– А ты встань, и я скажу.

Худенький матросик под общие смешки поднялся.

Рост у него был невелик.

– Ты ей примерно до носа будешь.

Под общий хохот матрос схватился за сердце и воскликнул:

– Клава Федотова – это мой идеал! Это любовь на всю жизнь. Ребята, дайте бумагу, я буду писать ей письмо.

Он и впрямь двинулся к выходу.

А потом я набрался храбрости и тоже задал вопрос, который очень хотел задать.

– Я бы тоже хотел на флоте служить. Как к вам на службу попасть? – спросил я и крепко смутился. – К вам, наверно, только «отличников» берут.

Кто-то захихикал, но матрос с тремя лычками шикнул на него и, сделав серьезное лицо, сказал мне и всем:

– А как ты думал, Павел? Конечно, на флот призывают только «отличников», причем круглых. Здесь, к примеру, одни «отличники» сидят. Круглые.

Кают-компания грохнула и зашлась в безудержном смехе. Я понял: матросы шутят. Наверно, среди них есть и те, кто имел по одной-две четверки в школе.

Но моего отношения к советскому флоту и, конкретно, к эскадренному кораблю «Стремительный» это совсем не испортило.

Я понимал: шутки шутками, а боевую технику в самом деле могут обслуживать только очень грамотные люди.

Тот, с тремя лычками, мне так и сказал:

– Ты, Павел, учись на пятерки, и тогда тебя возьмут.

Потом началось самое волнующее и приятное. Кто-то спросил:

– Ну, какое желание у тебя есть?

Эх, в самую точку попал! Самым страстным, настоящим желанием моим, как и всей деревенской детворы, было носить военно-морскую форму. Я давно уже износил, истрепал, а потом и потерял бескозырку моего отца, служившего на Северном флоте. Теперь ничего не осталось.

Но как спросить? Вообще, просить что-нибудь у чужих у нас в деревне было не принято. Но и упускать такую возможность было бы глупо.

Я отважился.

– Бескозырку бы мне поносить…

Корабельная команда вытаращила глаза, и кто-то звонким голосом крикнул:

– Правильная постановка вопроса! Парня надо одеть в форму советского матроса! Где у нас каптенармус, где Клычко?

Все загалдели: «Где Клычко? Где Клычко? Давай сюда Клычко».

Кто-то за ним побежал, и вскоре появился старший матрос Клычко – крепкий парень в ладно сидевшей форменке, со спокойными и нахальными глазами.

(Уже потом, будучи взрослым, я узнал, что все военные, связанные с имуществом, имеют такие спокойные и нахальные глаза. Мимо таких муха бесплатно не пролетит.)

– Ну, чего тут галдите? – с сонным выражением лица спросил каптенармус.

– Парня одеть надо, видишь, гость у нас, – сказал матрос с тремя лычками.

Клычко глянул на меня оторопелым сонным взглядом здоровенного кобеля, которого ненароком разбудила неосторожно пискнувшая мышь.

– Вы чего, обалдели! У нас же размера на него нет! Он же маленький. Да и лишнего нет, все учтено.

Команда засвистела на него, заулюлюкала:

– Не позорь корабль перед населением. Перестань кочевряжиться, все найдешь, если захочешь.

Да и офицер его попросил:

– Найди чего-нибудь. Надо бы одеть молодца.

Клычко скуксил свирепую физиономию, развел руками, для порядка покрутил пальцем у виска, глядя на команду, и определил всю ситуацию следующим образом:

– Дети вы малые, а не доблестные краснофлотцы, едри вашу мамку!

И вышел.

На него никто не обиделся, и кто-то сказал с нескрываемым к нему уважением:

– Найдет. Если Клычко сказал, значит, найдет.

Я, правда, понял, что Клычко выразил совсем обратное, но, видимо, матросы лучше понимали друг друга.

И впрямь, совсем немного прошло времени, как дверь кают-компании открылась, и в ней появились сначала руки со стопкой глаженой военно-морской одежды, а затем вполне уже проснувшееся озабоченное лицо старшего матроса Клычко. Он обратился к офицеру:

– Вот, собрал кое-что из неучтенки, товарищ капитан третьего ранга. Конечно, ничего не подойдет, но…

Все заулыбались, сказали слова, приятные Клычко, и меня стали одевать.

Конечно, мне ничего не подошло. Тельняшка была до колен, фланелевка свисала с плеч, брюки надо было застегивать где-то в районе груди, а бескозырка крутилась на голове словно карусель. От всего этого пахло нафталином и чем-то казенно-мужским, и у меня от новых ощущений и от огромного счастья кружилась голова. Будоражило кровь само необычайно яркое и свежее понимание, что я примеряю военно-морскую форму.

Вокруг меня крутились матросы. Они то ставили меня на табуретку, то снимали с нее. С нитками и иголками они что-то загибали, подшивали, зауживали, отрезали, при этом все сильно были возбуждены, волновались и все время друг другу что-то кричали. Я почти оглох и от волнения, от переизбытка новых ощущений совершенно обалдел. Что матросы сделали с бескозыркой, я не знаю, но она мне стала вдруг подходить после многократного примерочного нахлобучивания и стаскивания с головы.

Потом кто-то крикнул:

– Ну, как будто все!

И все вдруг отпрыгнули от меня и стали разглядывать. Глаза у всех растопыренные, все цокают языками, головами крутят, то набок наклонят, то назад.

– Вроде ничего, – оценил кто-то.