Добрые друзья

— Скучаю — слов нет! От тоски прямо сердце заходится. Ведать не ведал, что буду по кому-нибудь так скучать. Дом без дочуры опустел…

Минуту или две они молчали. Оба поняли, что чересчур разоткровенничались и разговор вышел до неприличия сентиментальный, а добрым браддерсфордцам не след давать волю чувствам — это удел актеров, лондонцев и иже с ними. Мистер Окройд выглянул в окно.

Осеннее солнце только что преодолело крошечный мостик между днем и ранним вечером и готовилось творить чудеса. Настала пора волшебных метаморфоз: солнечные лучи сперва позолотили притихшие пустоши и ровно в тот миг, когда трамвай, миновав Центральную библиотеку и магазин уцененных товаров, подкатил к центру города, добрались до Браддерсфорда. Весь город наполнился дымчатым золотом. Универмаг Холмса и Хадли, Мидлэндский железнодорожный вокзал. Шерстяная биржа, банк Барклая, мюзик-холл «Империал» — все засверкали на солнце, точно дворцы. Смитсонская площадь заколыхалась, словно Атлантика, а сам высокочтимый Эбинезер Смитсон, чей мраморный свиток мнился теперь картой Вест-Индских островов, предстал перед горожанами адмиралом елизаветинской эпохи. Дома на Маркет-стрит чудесным образом выросли и подставили солнечным лучам резной камень стен. Главную площадь озарило золотое сияние, и знаменитые часы на ратуше, празднуя наступление волшебного часа, громко зажужжали, встряхнулись и грянули самую разудалую из своих мелодий — «Девицу из Ричмонд-Хилла».

Со стороны могло показаться, что мистер Окройд, посасывая пустую трубку и растерянно глядя в окно, остался равнодушен к волшебному действу. Это отнюдь не так. Его рука принялась шарить в кармане куцего пальто и залезла бы еще глубже, не сиди рядом миссис Баттершоу — пассажиры такой толщины и не снились трамвайному департаменту. Словом, рука мистера Окройда не могла выудить из кармана письмо, зато убедилась, что оно на месте, и спокойно вернулась на колено.

— А как поживает ваш сынок? — спросила миссис Баттершоу, с неодобрением глядя на склад «Хогглеби, сыновей и компании», заслонивший ей солнце.

Мистер Окройд тут же переменился в лице: оно приняло мрачное и язвительное выражение.

— Знать не знаю. Молчит, как рыба. Небось, хорошо поживает, раз ему хватает на бриолин, шикарные носки и барышень, у которых одни ухажеры на уме.

Жена мистера Окройда души не чаяла в Леонарде, однако сам он, по всей видимости, не питал к сыну большого уважения.

Миссис Баттершоу тоже.

— Видала его в среду, — строго проговорила она, — возле кинематографа. Стоял на углу с такой миной, точно весь район ему принадлежит. «Вон сын мистера Окройда», — говорю я Джо, но он его не знает. Он вообще никого не знает, хотя лавку мы без малого тридцать лет держим. Ну что за человек, право слово! «Скоро ты меня забудешь», — говорю. Показала ему вашего парня, а он и ляпни: «Ну, если это сынок Джесса Окройда, то не в отца он пошел, не в отца. Хлыщ, да и только». «Нет, — говорю, — ты его не знаешь». Но я-то смекнула, куда мой клонит. Не любит он фанфаронов. А где Леонард работает? Все еще в цирюльне?

— Да, у Бобсфилла, в Вулгейте, — ответил мистер Окройд, ничуть не рассердившись на слова миссис Баттершоу.

— На харчах Бобсфилла больно-то не разжиреешь, — сказала она, подбирая свои сумки и пышные формы. — Терпеть не могу цирюльников, а этот — самый жадный из всей братии. За три пенса удавится, как пить дать! — Трамвай подъехал к остановке, миссис Баттершоу встала и вразвалку направилась к дверям.

Приняв обычную форму и размеры, мистер Окройд задумался о дочке и ее письме. С отъездом Лили дом по адресу Огден-стрит, 51 вдруг ужался и потемнел, из него пропал семейный дух, а трое его обитателей теперь просто жили, спали, ели и временами ссорились: Леонард с любящей мамочкой по одну сторону, а он, Джесс, по другую. «Не терпи, пап. И не смей им потакать. Береги себя», — прошептала Лили перед тем, как уехать и разбить дружный семейный союз. С того дня Джесс находил скорбное утешение в том, что не потакал жене с сыном и берег себя. Впрочем, теперь и это его не радовало.

Мистер Окройд вынул письмо из кармана, но читать не стал. Он втайне надеялся, что там будет приглашение в Канаду, и готов был ехать по первому зову. Уж он-то, мастер на все руки, без работы не останется, а за полгода вполне можно скопить денег на билет. Но никакого приглашения в письме не было, ни намека. Он тешил себя мыслью, что дочка, конечно, позвала бы его и даже справлялась об этом у мужа, но Джек Клаф, пусть и славный малый, не захотел делить ее с отцом и ясно дал понять, что слышать ничего не желает. Раз или два мистер Окройд сам намекай на приезд — в шутку, конечно: «Вот была б потеха: твой старик — в Канаде!» — но на большее не отваживался. У дочери теперь своя жизнь, да и ребеночек вот-вот родится. Мистер Окройд последний раз взглянул на письмо, порвал его и спрятал клочки под сиденье.

Трамвай подъехал к трактиру «Черный лебедь» (в народе — «Грязная утка»), мистер Окройд вышел и, тяжело ступая, побрел в сторону Огден-стрит, до которой оставалось несколько сот ярдов.