Добрые друзья

Мистер Окройд стал пробираться следом за ней — так тихо, что и муху бы не побеспокоил. Он крался на цыпочках, пока не заболели ноги. Они прошли насквозь почти все отделение, и хотя мистер Окройд старался не смотреть по сторонам, некоторые подробности подмечались невольно. Все женщины лежали в кроватях, одетые в голубое; некоторые были старые, другие совсем юные; кто-то спал, другие свирепо таращили глаза; некоторые кровати были оборудованы странными механизмами вроде блоков, а две или три полностью огорожены ширмами; никаких стонов и криков, вообще ни звука не доносилось из палат — мистер Окройд словно попал в Музей восковых фигур, чистый и отполированный до блеска, странный и наводящий ужас.

Сиделка внезапно остановилась, обернулась и на сей раз посмотрела ему прямо в глаза.

— Ваша жена очень больна, — прошептала она. — Ведите себя тихо, не волнуйте ее. И не удивляйтесь, если она немного не в себе. Сейчас.

Сиделка прошла к постели, и мистер Окройд услышал:

— Двадцать седьмая, к вам пришел муж.

Остальное он не разобрал, только увидел, как сиделка нагнулась к кровати, что-то сделала, сразу отошла и кивнула ему. Он на цыпочках подошел ближе, чувствуя себя неуклюжим увальнем. Одна рука, спрятанная за спиной, все сжималась и сжималась в кулак, пока ногти не впились в шершавую ладонь. Наконец мистер Окройд встал рядом с кроватью и заглянул в лицо Двадцать седьмой.

— Эх, девонька… — хрипло выдавил он и попытался улыбнуться, но только поморщился. — Ну дела… — Других слов он не нашел.

Ее лицо было сплошь кости и морщины — оно казалось хрупким, точно яичная скорлупа. Губы тонкой ниточкой, темные, угрюмые. Но глаза, хоть и двигались они ужасно медленно, по-прежнему ярко блестели в глубоких глазницах, и этими глазами на мистера Окройда смотрела ее душа — упрямая, непоколебимая, язвительная. Мистер Окройд это чувствовал, хоть и не мог передать словами. Голос внутри его говорил: «Нет, она никогда не сдастся», и он смотрел на нее со смесью жалости и восхищения.

Жена окинула его взглядом, чуть пошевелилась, и на него пахнуло приторным больничным духом. Ее рука медленно поползла по сложенной простыне, и мистер Окройд, сев рядом, стиснул эту руку в ладони. Лицо его отчаянно кривилось, но все без толку.

— Джесс? Что… что ты здесь делаешь?

— Леонард мне написал.

При упоминании Леонарда ее взгляд смягчился. Казалось, ничто другое уже не может вызвать в ее глазах эту перемену.

— Я не просила. — Она говорила четко, но медленно — ее голос доносился будто из сна.

— Он сам решил. Славный все же у нас сынок. Я ему сказал, что для тебя он всегда был хорошим сыном.

— Понял наконец? — ответила жена, на миг став прежней — язвительной и колкой — собой. — Да, да… славный сынок, наш Леонард. Когда он придет?

— Как только сможет и когда ты захочешь, — ответил мистер Окройд.

Она кивнула — так медленно, что больно было смотреть, — и отвела взгляд в пустоту, словно мистер Окройд для нее исчез. Он ждал, едва вынося давящую, мучительную тишину. Наконец жена вновь посмотрела на него, словно бы вернулась откуда-то издалека и не рассчитывала увидеть его рядом. Мистер Окройд хотел что-нибудь сказать, но слов не нашел, и самый голос его как будто заржавел.

— Плохо мне, Джесс, — наконец проговорила она.

Голос вернулся.

— Эх, девонька, что ж ты раньше не сказала?

Она как будто его не услышала.

— Скорей бы оставили меня в покое, — пробормотала она. — Все равно мне уже не поможешь.

— Нет, поможешь, — сказал мистер Окройд, пытаясь убедить самого себя, но в глубине души понимая, что это неправда.

— А я… я не могу помочь? — в отчаянии спросил он.

На это она ничего не ответила, только посмотрела искательно, с едва уловимым проблеском иронии в глазах. Когда этот проблеск потух и она вновь зашевелилась в постели, мистеру Окройду показалось, что его присутствие больше нежелательно. Она спрятала руку под простыню и заерзала на постели. Ее мысли стали путаться: она говорила про Лили, про Хигдена, про одолженную у кого-то бадью на ножках — бессознательный бред. В палату тихо вошла сиделка и тронула мистера Окройда за плечо. Он встал. Сиделка дала его жене попить.

— Вам лучше уйти, — сказала она, но на минутку отстранилась.

Жена посмотрела на мистера Окройда ясным, уверенным взглядом.

— Уже уходишь, Джесс? Как ты жил все это время, хорошо? Устроился?

— Напрасно я уехал.

— Да брось, чего уж теперь. Ни о чем не жалей, я бы так и так заболела. У тебя все хорошо?

Он кивнул.

— Вот и славно, — продолжала жена. — Наш Леонард тоже хорошо устроился. Да, он… он умница.

Она на миг закрыла глаза, потом вновь посмотрела на мужа — с тенью увядшей улыбки на губах.

— Вот бы ты съездил к нашей Лили. Ты давно об этом мечтаешь, верно? Видишь, Джесс, я все знаю. Скажи Леонарду, пусть сегодня придет.