Добровольцы

На мирной жизни белые кресты —
Полосками заклеенные окна;
Столица не лишилась красоты,
Но посуровела, чуть-чуть поблекла.

Любимая с морщинками у глаз
Порой нам прежней юности дороже.
У Лели выдался свободный час,
А дома Славик снова неухожен.

Она пришла и, не жалея рук,
Помыла пол, бельишко постирала.
Тут в дверь раздался осторожный стук.
Гостей сейчас как раз недоставало!

В спортивной курточке, лицом светла,
Тревожно теребя косички хвостик,
Застенчивая девушка вошла.
Впервые вижу! Это что за гостья?

«Я Таня. Мне рассказывал о вас
Уфимцев Слава… Вы уж извините…
Я к вам пришла узнать, где он сейчас…
Он потерялся в первый день событий…»

«Давно ли, Таня, вы знакомы с ним?»
«Мы повстречались в мирный день последний».
«А почему он вам необходим?..
Зайдите! Что же мы стоим в передней?»

И девушка пристроилась бочком
На валике дивана неуклюжем
И снова стала говорить о том,
Как ей хотя бы адрес Славы нужен.

И, веря в возникающую связь
С девчонкой этой, Леля ей призналась:
«Он улетел и с нами не простясь,
А впрочем, это с ним уже случалось…

Вот мой сынок. Остались мы вдвоем —
Муж с третьего июля в ополченье.
Давайте, девушка, чайку попьем.
У нас, выходит, общее мученье».

И Таня, всё не поднимая глаз,
Минут за сорок Леле рассказала,
Не оставляя правды про запас,
Своей любви волшебное начало:

«У нас был в школе вечер выпускной.
Мы пригласили летчика-героя.
Со всеми пел он, танцевал со мной,
А после, предрассветною порою,
Пошел он провожать меня домой,
Хоть я живу с десятилеткой рядом.
Мы двинулись дорогой не прямой —
Бульварами, потом Нескучным садом.
И я позволила себя обнять.
И он сказал: „Весна пришла опять…“»

«Так, что, не пишет?»
«Нету ни строки!»
«Вы не волнуйтесь, мой не пишет тоже.
Они у нас немного чудаки
И друг на друга до чего похожи!»

И Тане стало страшно, что она,
Стремительно заняв чужое место,
Здесь принята как Славина жена,
Хотя не называлась и невестой.

А вот и Лели очередь пришла,
Ей так хотелось рассказать о муже.
«Его я задержать в тылу могла,
Поскольку он на шахте очень нужен.

Нам, метростроевцам, дана броня,
А я его начальник по работе.
Спросили, как положено, меня.
Что мне ответить? Вы меня поймете.

„Пускай идет на фронт“, — сказала я,
А после ночь белугой проревела.
Тут все едино — шахта и семья.
Протестовало сердце — и велело».

«Я знаю, знаю, что такое долг.
Мне прививал понятие о чести
Мой папа. Он под Минском принял полк,
Три дня сражался и пропал без вести.

Глазами я похожа на отца,
Так все считают, но не в этом дело.
Я, сохранив черты его лица,
Характер бы его иметь хотела!

Я тоже скоро в армию пойду,
Мне через месяц будет восемнадцать.
На фронте я Уфимцева найду…
Не надо, Леля, надо мной смеяться!»

«Не обижайтесь, девочка! Смеюсь
По-дружески. У нас такое было.
Я вспомнила, чтобы развеять грусть,
Как на себе Кайтанова женила.
Ой, сын услышит! Расскажу потом:
При нем теперь нельзя сказать ни слова…»
Осенний сумрак, затемняя дом,
Неспешно сделал комнату лиловой.

И вдруг прожектор в облаках пророс.
Знакомый голос сдержанно и строго
В картонном черном диске произнес:
«Граждане, воздушная тревога!»

Они идут, стараясь не бежать,
Почти несут примолкшего мальчишку,
Сейчас, пожалуй, Леля — только мать…
А Таня, взяв хозяйский плед под мышку,
Идет и удивляется сама,
Что ворвалась так просто в жизнь чужую.
Вокруг пальба. Качаются дома.
«Но не страшны мне эти свет и тьма,
Когда за ручку Славика держу я!»

Летят навстречу улицы Москвы,
Родные переулки и бульвары,
Как повзрослели, изменились вы,
Встречая грудью первые удары!

Вот баррикада, в сумраке черна.
Но это не Парижская коммуна,
Не Пятый год, а наши времена,
Колючей нашей юности трибуна.

И наконец, метро. Они бегут
По переходам мраморным в туннели.
Не сосчитать детей и женщин тут.
Нашлось для Славки место еле-еле.

Укутан пледом, быстро он уснул
На раскладушке плотницкой работы.
Сюда не долетал ни гром, ни гул, —
Отогнаны, быть может, самолеты.

А Леля с Таней, став к плечу плечо,
Задумавшись о Коле и о Славе,
Вздыхали и дышали горячо
В большом и тесном человечьем сплаве.

Передают, что до пяти утра
Сегодня бесполезно ждать отбоя.
Сказала Леля: «Мне идти пора,
А мальчика оставлю я с тобою.
Держи ключи! В квартире, за окном,
Найдешь кастрюлю с соевою кашей».
Поймала Леля вдруг себя на том,
Что с Таней говорит, как будто с Машей.

Тревога продолжалась. Мальчик спал
Под Таниной надежною охраной.
Туннелем, по ступенькам черных шпал,
Шла Леля. Ей на шахту нужно рано.

Шла Леля, узнавая те места,
Где нам открылась жизни красота:
Здесь Николая встретила она,
Тут мы сдержали натиск плывуна.
И сбойка первая была вот тут,
Где женщины конца тревоги ждут.

А над столицей, над ее судьбой
В скрещении мечей голубоватых
Крутился и пылал воздушный бой
Предвестием победы и расплаты.

Но в том бою, как я узнал потом,
Майор Уфимцев за турелью не был.
Ни в тучах над Москвой, ни на другом
Расчерченном в штабах квадрате неба.